Необходимо решительно настаивать на том, что все это должно подлежать обсуждению «без всяких оговорок». Поскольку эти четыре стадии — 1) неприятие Морального Бытия австралийцами, 2) африканское отрицание Бытия при сохранении чего–то морального, 3) признание относительно Высшего Бытия и человеческие жертвы ему, как это наблюдается в Полинезии, 4) философская реабилитация Морального Бытия, как это было в Израиле — являются предполагаемыми ступенями эволюции, мы не намерены основывать раз и навсегда установленную систему восходящих и нисходящих уровней при имеющихся в нашем распоряжении свидетельствах. Мы стремились показать, что факты могут рассматриваться в свете изложенного нами, как впрочем и в свете антропологической теории, сформулированной м–ром Тайлором, м–ром Спенсером, м–ром Ревелли и м–ром Джевонсом, чьи интересные работы очень близки нашей предварительной гипотезе. Мы просим лишь о том, чтобы не выносились поспешные суждения и проявлялась доля сомнения по отношению к догмам современных авторов учебных пособий. Исключение из них составляет м–р Клодд, если мы с уверенностью можем приписать ему обзор (подписанный буквой К.) работы м–ра Гранта Аллена «Эволюция идеи Бога». Он пишет: «Мы боимся, что все наши размышления останутся кратким изложением правдоподобных мнений. Не существует документов, которые могли бы просветить нас в этом вопросе; мы располагаем только подвижными, сложными и запутанными идеями, воплощенными в эксцентричных и зачастую противоречивых теориях. Характер этих идей заставляет нас стоять на страже и опасаться провинциальных теорий, сама симметричность которых требует их осуждения»[41].
Ничто не вызывает у меня большего сомнения по поводу моей предварительной гипотезы, чем ее симметричность. Она действительно кажется мне соответствующей фактам, а эти факты представляются излишне ясными. Я полагаю, однако, что древние священные гимны дикарей и практика их мистерий в действительности являются теми самыми «документами», по крайней мере, в большей степени, чем случайные наблюдения путешественников или разговоры с туземцами, большинство из которых уже находилось в контакте с европейцами.
Предполагая, что аргументы, приведенные в моей работе, получат некоторое признание, я задаюсь вопросом: какое воздействие они могут оказать, если, конечно, смогут сделать это, на наши мысли о религии? Каково их практическое значение? Очевидный эффект будет состоять в том, я надеюсь, что наша аргументация предостережет нас от того, чтобы принимать антропологическую теорию религии или какую–нибудь другую теорию как окончательно установленный вывод. Я пытался показать, как туманно наше знание, как зачастую слабы наши доказательства и что, обнаружив среди отсталых дикарей все элементы всех религий уже в определенной степени развитыми, мы не можем исторически сказать, что одни из них возникли раньше, чем другие. Этот вопрос о первичности тех или иных элементов мы никогда не сможем разрешить с исторической точки зрения. Если мы встречаем дикарей, знающих призраков, а не богов, то мы не можем быть уверенными, что они уже когда–то знали Бога, а затем забыли его. Если мы встречаем дикарей, которые знают Бога, но ничего не знают о призраках, исторически мы не можем быть уверены, что высшие верования не вытеснили более низшие. По этим причинам догматические решения вопроса о происхождении религии кажутся недостойными науки. Они будут еще более бесполезны тем исследователям, которые пошли слишком далеко вместе со мной и стали сомневаться в том, действительно ли высшие божества отсталых народов могли развиться и можно ли показать их развитие из теории призраков. Тем, кто принял такую точку зрения, все анимистическое учение о призраках, как о единственном источнике религии, будет казаться излишне рискованным. Главный практический результат, следовательно, будет состоять в том, что появится сомнение в новейших научных мнениях, даже когда они подкреплены авторитетом великих имен и опубликованы в учебниках.
