- Это бедная деревня, — латинист широким жестом обвёл окрестности, — может, и вовсе дачный посёлок, где пенсионеры собирают редис. Посмотрите сами. Деревянные домики, огороды. А вот там, — палец Людвига вновь указал на цель, — там единственный дом, хозяин которого может себе позволить завести лошадь. Я хочу сказать: единственный в этой деревне. Или мы найдём за этим забором то, что искали, или мы сбились с пути, и нам придётся возвращаться на шоссе. К счастью, нам, в кои-то веки, везёт.
- Это в чём же? — усомнился управдом.
- В окнах горит свет. Значит, хозяев мы не разбудим.
Павел поймал себя на мысли, что хозяев — точнее, хозяина — видеть совершенно не желает. Обида продолжала глодать душу, и сопротивляться ей было нелегко. Тем не менее, добравшись до конца единственной широкой улицы, он направил катафалк к двухэтажным хоромам. Неожиданно под колёса легла мокрая чёрная полоса свежего асфальта. Не съезжая с неё, Павел подрулил вплотную к высокому забору. Кто бы сомневался: асфальт был личной собственностью владельца поместья. Именно этим словом — поместье — Павлу хотелось называть дом. Теперь, вблизи, ограда вокруг сооружения выглядела куда внушительней, чем издали. Дом был надёжно за нею скрыт. Управдом подумал: пожелай хозяин этой крепости оставаться в одиночестве и не пускать к себе гостей, — и его не потревожил бы даже взвод спецназа, разве что воздушный десант сумел бы сказать своё веское слово. Павел рассчитывал, что асфальт приведёт его прямо к воротам, а там — придётся объясняться с охраной. Никакого штурма — только унизительная просьба: позволить войти. В том, что дом — под охраной, — сомневаться не приходилось.
Ворота обнаружились именно там, где, по логике вещей, им и следовало быть: ровно посередине длинного забора. Управдом, не желая тихушничать и врываться в чужую жизнь «сюрпризом», остановился от них чуть поодаль и посигналил от души — многократно и басовито. Затем выбрался из катафалка и подошёл к высоким металлическим створкам. Над ними горел яркий фонарь, так что разглядеть мельчайшие детали художественной ковки, украшавшей створки ворот, не составляло труда. А вот отыскать способ коммуникации с обитателями зазаборья у Павла не получалось. На глаза не попадалось ни будки охраны, до которой можно бы было докричаться; ни домофона, в который можно было бы заявить о себе. Сразу под фонарём торчала камера внешнего наблюдения. Она не двигалась и никак не реагировала на присутствие Павла. Тот, уставившись в её объектив, демонстративно помахал руками и даже пару раз подпрыгнул на месте, хотя понимал, что выглядит нелепо.
