- Замолчи! — управдом ударил по баранке, случайно надавив на клаксон; машина коротко, басовито протрубила.
- Вот я и говорю: лучше не обсуждать неприятные темы. — Как ни в чём не бывало, подытожил Людвиг. — Хотя я надеялся, что приедет микроавтобус.
«Линкольн», словно сошедший со страниц гангстерской саги — самых печальных её страниц, — медленно полз по вечерней Москве. Большой и потрёпанный, покрытый матовым, местами облезшим, чёрным лаком, его корпус наверняка привлекал к себе нездоровое внимание: всем известно, что смерть страшит людей, но и притягивает — одновременно. Павел проклинал Людвига за странный выбор транспортного средства. Даже после всех объяснений, не верилось, что латинист, разрабатывая свой хитроумный план, руководствовался исключительно здравым смыслом. К счастью, тучи, бродившие над столицей ещё с полудня, к вечеру загустели, набухли и разродились-таки противным серым дождём. Он прогнал с улиц лишних зевак, но и заставил Павла потрудиться за рулём: неповоротливый тяжёлый катафалк, с очень плавным ходом, на мокрой дороге был куда сложней в управлении, чем юркие авто, с которыми Павел имел дело прежде. Однако, как ни странно, совсем уж затравленно за рулём этого сухопутного линкора управдом себя не чувствовал. К катафалку завсегдатаи московских трасс проявляли некое уважение: никто не торопил трогаться с места, никто не подрезал, и даже дистанцию соседи по проезжей части соблюдали исправно. Траурный «Линкольн» словно бы дисциплинировал водителей, напоминал им о неотвратимости расплаты за всё, совершённое на земле, и за рулём — в числе прочего.
В общем, на водительском кресле Павел осваивался быстро. А позади — там, где должен был располагаться гроб, на целом ворохе мягких одеял путешествовали к цели Еленка с Татьянкой. Там же, на крохотном откидном стуле, поместился «ариец». С тех пор, как Людвиг нашёл с ним общий язык, этот странный человек превратился из обузы не то в помощника, не то в угрозу — управдом ещё не решил, как относиться к «арийцу» после недавних событий. Тот, кстати, приоделся: старый Павлов свитер с оленями и спортивные трико отчего-то смотрелись на нём ещё нелепей, чем порванная смирительная рубашка. Правда, в заднем «гробовом» отделении «Линкольна» он был скрыт от чужих любопытных глаз.
Яркая многоцветная иллюминация вечерней столицы наполняла душу Павла покоем. Он вообще любил эти часы: днём Москва похожа на огромное колесо для глупой белки, глухой ночью — на пустую театральную сцену, а вот вечером, когда свет дня сменяется электрическим освещением, — кажется, что каждый фонарь и каждая неоновая вывеска делают окружающий мир маленьким и уютным. Павлу хватало ума, чтобы понять: успокоенность — фикция; в действительности вокруг творилось мало хорошего. Огромное количество синих проблесковых маячков, принадлежавших различным тревожным службам, разгоняли темноту и подтверждали неутешительный вывод. Но напряжение дня настолько изглодало Павла, что он ненадолго смирился с самообманом; даже отыскал какую-то джазовую радиоволну и еле слышно дудел носом в такт округлым руладам саксофона.
