— Ах так, ты меня накажешь?
— Накажу. Каждой женщине время от времени нужна хорошая трепка.
— Ничего подобного, и думать не смей.
Он ухмыльнулся.
— Да, но, моя Надежда, ты и понятия не имеешь, какой замечательной бывает иногда трепка.
— Нет уж, Арман, я хочу, чтобы между нами все было ясно с самого начала. Может, в твое время так и было принято, но в мое время ни одна женщина этого не потерпит!
Он улыбнулся, поняв, о чем она говорит.
— Я никогда не сделаю тебе больно.
— Тогда ты никогда не сможешь и наказать…
— А ты никогда не будешь плохо себя вести…
Они улыбнулись одновременно, вдруг поняв, какой нелепый разговор ведут. Затем осознали и еще кое-что: какая-то сила, соединившая их, заставляет их и мыслить тоже одинаково, а их сердца — биться в унисон.
— Ты выглядишь очень довольной, — пробормотал он, целуя каштановые волосы на ее макушке, в то время как его бронзовые от загара руки скользили по ее нежной спине.
— Только потому, что так оно и есть, и тебе известно об этом. — Она тихо рассмеялась.
— Хорошо. — В его голосе послышалось удовлетворение.
— Самодовольный…
— Да. И вполне заслуживаю быть таковым…
Она снова рассмеялась, на этот раз поднимая голову, чтобы заглянуть в его глаза, в которых плясали бесенята.
— Француз до мозга костей.
— А кем же еще я могу быть, chérie?
Смеясь, она потянулась к нему губами, затем села, отбрасывая волосы с лица. Она купалась в лучах солнца, которые пробивались сквозь чащу ветвей и заливали их обоих мягким светом, казавшимся почти волшебным. Они продолжали ласки, наслаждаясь тем, что они вместе.
— Никем. Никем иным — только французским аристократом. Тебе слишком хорошо подходит эта роль.
Его руки принялись оценивающе исследовать ее талию, а темно-синие глаза запоминали дорогу, которую прокладывали руки. Те скользнули по плоскому животу, затем медленно поднялись, обхватывая ее грудь.
— Тебе приятно?
Ее смех словно растворился в воздухе.
— Да. О да! — торжественно проговорила она, как будто произносила клятву. — Ты доставляешь мне такое наслаждение, что мне почти страшно…
Хоуп чувствовала, как ее сердце разрывается на куски. Прикрыв глаза, она постаралась избавиться от боли, которая настигала ее при каждом взгляде на него. Но ничего не получалось. Боль — мириады стальных лезвий, врезавшихся в самое ее существо, — превратилась в агонию. Хоуп снова открыла глаза и склонилась над ним, приближая к нему свои губы, отвечая его безмолвной мольбе…
Всю следующую неделю они старались не обсуждать проблему, связанную с его загадочным убийством, как будто на эту тему было наложено табу. Хоуп бесило, что она не может разрешить загадку, но делать было нечего. Она должна дать профессору Ричардсу время, чтобы тот ответил на ее письмо. Это помогало ей не чувствовать за собой вины и наслаждаться обществом Армана.
