Свинья, надо сказать, отменная: пятак большой, глазки смышленые, хвостик витка три насчитывает.
Рыло-то разинула, с копытца на копытце переминается заинтересованно, по всему видать, очень ей по свинскому сердцу эта рэксова речь приходится.
Конечно, уже первые ряды волноваться начали, отдельные всхлипы раздаются, кое-где рыданья сдержанные.
Рэкс радуется: настоящее искусство всегда найдет дорогу к сердцу слушателя.
Тут к нашей свинье подходит здоровенный хряк — матерая ветчина, и, натурально, вступает с ней в половой свинский секс, воспетый в павильонах свиноводства.
Свинина покосилась недовольно: чего, мол, слушать мешаешь? — но ничего, похрюкивает. Ну, чистая свинья! В общем не очень сильно они этому делу предавались, лениво так, чтобы времени зря не терять.
Тут уже среди воинства закричал кто-то, тонко так, по-звериному; повалились некоторые, а кто до этого лежал, встали.
Рэкс, наконец, резко повернулся. Он и всегда-то лицом красен был, а тут вообще багровым сделался и дальше менял колер по принципу "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
Сказать ничего не может, только тычет толстым пальцем в ближайшего сержанта, а другой рукой в сторону новобрачных удаляющие жесты делает.
Молодчага-сержант сразу понял. Подошел, печатая шаг, и как пихнет Джульетту в грудь сапожищем. Они, оскорбленные в своих худших чувствах, опешили, тогда сержант, решивший не останавливаться на достигнутом, нанес влюбленным такой прицельный "марадоновский" удар, что парочка вылетела с противоположного конца плаца на пять метров впереди собственного визга.
Рэкс дух перевел, вытер пот, говорит:
— Молодец!!! А сержант:
— Служу Советскому Союзу!!
Мне на гастролях часто снятся дорогие моему сердцу Пшикер, Хохол, Пионер, старшина Растак, Рэкс. И даже прапорщик Митрохин, которого я никогда не видел, но с которым убежала жена старлея Акишина, тоже, видимо, хорошего человека. Но видение двух военных свиней, наверняка уже жестоко съеденных, навевает неизъяснимую грусть. Тогда я наливаю стакан водки и пью за их светлую память.
Курица не птица…
(начало поговорки)
1986 год. Наконец-то после стольких лет первая заграница. Польша.
Сначала несколько собеседований. Мы в костюмах и галстуках, начитавшись до одури последних газет и трясясь, как десятиклассники при поступлении в институт, по очереди сидим перед комиссией.
Бог знает из кого эта комиссия состояла: из активистов, ветеранов партии, фронтовиков, а иногда и просто примазавшихся бездельников.
