— Что там у тебя? — спросила она, едва взглянув в мою сторону.
Я показала покрасневшую вздувшуюся руку и попросила поскорее что-нибудь сделать.
— Сядь, посиди, — сказала недовольно врачиха. — Видишь, я кормлю ребенка.
Я почти теряла сознание от боли, но сделать ничего не могла. Ребенок вертелся, отворачивался, выплевывал еду и всячески продлевал процесс кормежки. В тот момент я ненавидела детей, их матерей, а заодно и врачей. Наконец мы пошли в медпункт, врачиха большой иглой проколола мне пузыри, чем-то помазала и плотно все это забинтовала. Ожоги на груди тоже очень болели. Никаких обезболивающих средств мне не дали. Я осталась в поселке. Правая рука была подвешена на шарфе, для жизнедеятельности оставалась левая. Меня поселили в той же гостевой комнате, пока не заживет ожог. Через несколько дней, когда боль уменьшилась, и я смогла думать и функционировать, мне предложили поработать, чтобы не сидеть без дела. Рядом строился новый гостевой дом. Он был почти готов, оставалась внутренняя отделка. Мне дали задание — штукатурить стены. Так как я переученная левша (в советские времена всех детей-левшей переучивали), то мне было довольно легко приспособиться все делать левой рукой. Я замешивала раствор и штукатурила стены. Работа продвигалась быстро. Придя домой после работы, надо было отмыться от штукатурки, наколоть дров, растопить печку и приготовить себе еду. Колка дров выглядела примерно так: я ставила левой рукой небольшую чурку на пень, потом брала топор и, пока им замахивалась, чурка падала. Так повторялось довольно часто. Иногда я просто промахивалась. Колоть дрова одной левой рукой пока не очень получалось.
Как оказалось, все эти дни за мной наблюдали из окна научные сотрудники, жившие в соседнем доме. Не выдержав, они вышли ко мне и сказали:
— Хватит, мы больше не можем выносить эту картину. Ты пойдешь к нам жить и будешь нашей дочкой, пока у тебя не заживет рука. Работать ты больше не будешь, мы будем тебя кормить. Возражения не принимаются. Иди и собирай свои пожитки.
Особых пожитков у меня не оказалось, так что переезд состоялся быстро. У меня началась полная «лафа».
Владимир Николаевич и Гитанна были бездетной интеллигентной парой лет сорока. Они приехали в заповедник из Ленинграда и занимались ботаникой, в частности — изучением эндемичных видов растений. Со мной стали нянчиться, кормить, поить, укладывать спать и чуть ли не сказки на ночь рассказывать. Я с ними очень подружилась. Иногда они делали длительные вылазки на соседние болота, где проводили учет клюквы, и брали меня с собой. Учет клюквы проводился так: металлический обруч наугад закидывался на болото. Там, где он приземлялся, нужно было сосчитать внутри его все ягоды. Так повторялось много раз. Потом подсчитывалась площадь круга, среднее арифметическое количество ягод, все это перемножалось и складывалось, и результат был готов. Меня этот процесс почему-то очень веселил. Порой закинутый обруч приходилось долго искать.
