Рози кивает, берет со стола жестянку с печеньем, вытаскивает оттуда полиэтиленовый пакет, набитый двадцатидолларовыми купюрами, и аккуратно извлекает из него две банкноты.
— Ножи прихвати.
Сестра смотрит на меня с сомнением и нехотя застегивает на талии пояс с охотничьими ножами. Да, я слишком за нее беспокоюсь, но фенрисы бродят повсюду.
Мама умела водить машину, и за это я ею восхищаюсь. Бабуля Марч считала, что автомобили — пустая трата денег, а Скарлетт переняла бабушкины убеждения, так что я привыкла много ходить пешком. Центр Эллисона всего в получасе езды на машине, но пешком и на автобусе выходит часа два. С двумя матерчатыми сумками для покупок я плетусь по засыпанной гравием тропинке: горький опыт показывает, что полиэтиленовые пакеты обычно не выдерживают долгой дороги.
Холмистая местность вокруг нашего домика кажется бесконечной: заросшие лесом склоны уходят к самому горизонту, а высоко в небе облака плывут к далеким пологим горам. Мы будто поселились на самом округлом краешке земли. Если в новостях показывают большие города, песчаные пустыни, равнины прерий или высокие пики скал, мне кажется, что таких пейзажей в действительности не бывает. В Атланте я блуждаю по городу, словно по страницам книги, совершенно точно зная, что все вокруг ненастоящее.
На ходу пинаю перед собой камешек. До автобусной остановки еще полпути. Скарлетт предпочитает ходить в Эллисон пешком, а не ехать на автобусе — говорит, что пассажиры в открытую пялятся на ее шрамы, а как-то раз даже сунули рекламку пластического хирурга. Люди не понимают, что именно следы когтей и укусов делают Скарлетт такой, какая она есть.
В детстве мы со Скарлетт верили, что в материнской утробе мы были единым существом, половина которого решила родиться, а половина захотела выждать, а потому наше общее сердце раскололось пополам, и Скарлетт появилась на свет первой, а я отважилась выйти лишь через несколько лет. В наших юных головах такое объяснение звучало вполне убедительно, более того, становилось ясно, почему, когда мы вдвоем носились по лугу или танцевали, или долго кружились, то переставали различать, кто есть кто: между нами протягивалась естественная связь, наше единое сердце удерживало одинаковый ритм и перекачивало кровь из одного тела в другое. Правда, так было до нападения. Теперь наши сердца сливаются воедино только во время охоты, когда Скарлетт глядит на меня с заразительным восторгом, который могущественнее ран, нанесенных фенрисом, и слез, им вызванных; сестра смотрит так, будто ее жизнь напрямую связана с его смертью. А я следую за ней, потому что в этот миг наши сердца достигают совершенной гармонии, и у меня не остается ни тени сомнения в том, что мы и есть одно существо, поделенное надвое.
