– Дорогая, дорогая моя, вы что-нибудь понимаете? Я ничего не понимаю.
Госпожа де Бонмон не ответила, г-н де Термондр и барон Вальштейн тоже молчали.
– Кажется, приехал Эрнест, – сказала г-жа де Бонмон, прислушиваясь к глухому шуму колес и топоту лошадиных копыт.
Лакей принес газеты. Г-н де Термондр развернул одну из них и рассеянно заглянул в нее.
– Опять «Дело», – пробормотал он. – Опять какие-то профессора протестуют. Что у них за зуд вмешиваться в то, что их не касается? Ведь совершенно справедливо, чтобы военные улаживали свои дела между собой, как это обычно делается. Мне кажется, что когда семь офицеров…
– Безусловно, – подтвердил аббат Гитрель. – Когда семь офицеров вынесли свое заключение, то неуместно, я сказал бы – дерзко, сомневаться в их приговоре. Это явное неприличие, это непристойность!
– Вы говорите о «Деле»? – спросила г-жа де Бонмон. – Так я вам могу подтвердить, что Дрейфус виновен. Мне сказало об этом лицо, очень хорошо осведомленное.
Она сказала и покраснела. Этим лицом был Рауль.
В гостиную вошел Эрнест де Бонмон с насупленным и ехидным видом.
– Здравствуй, мама! Здравствуйте, господин аббат!
Он еле поклонился остальным и опустился в груду подушек под портретом отца. Он очень походил на него. Это был барон, но уменьшенный, сокращенный, потускневший, тот же кабан, только маленький, бледный и дряблый. Тем не менее сходство было поразительное, и г-н де Термондр заметил:
– Удивительно, господин де Бонмон, до чего вы похожи на портрет вашего отца.
Эрнест поднял голову и покосился на полотно Делоне.
– О-о! Папа был молодец. Я тоже молодец, но песенка моя спета. Как делишки, господин аббат? Ведь мы с вами друзья, не правда ли? Я попрошу вас немного погодя уделить мне минутку для разговора.
Затем он повернулся к г-ну де Термондру, державшему в руках газету.
– О чем там пишут? Вы понимаете, нам в полку не полагается иметь свое мнение. Это буржуазная роскошь – иметь о чем-либо свое мнение, хотя бы и дурацкое. И действительно, какое дело нам, солдатам, до важных шишек!
Бонмон хихикнул. Он вовсю развлекался в казармах. Очень хитрый и ловко скрывавший свою хитрость, молчаливый, осторожный, лукавый, он пускал в ход деморализующую силу, которой был наделен. Совратитель помимо воли, даже когда жадничал и скаредничал, он безумно хохотал безмолвным смехом в тот день, когда милостиво принял в подарок пенковую трубку от одного тщеславного бедняка-сотоварища. Он находил удовольствие в презрении и ненависти к начальникам, глядя, как одни готовы были продать ему душу, а другие, из страха себя скомпрометировать, отказывали ему не только в поблажке, но даже в осуществлении самых законных прав, в чем не отказали бы любому сыну крестьянина.
