– Действительно, – заметил генерал Картье де Шальмо, – эта юная девица была предметом настоящих изысканий.
– Господин де Гуле, – сказал аббат Гитрель, – усердно посещает Бельфейское святилище. Он проводит целые часы подле той, которую называет своей матерью.
– Мы очень любим господина де Гуле, – ответила г-жа де Бресе. – Как жаль, что он такого слабого здоровья!
– Увы! – подтвердил аббат Гитрель, – его силы слабеют о каждым днем.
– Ему следовало бы беречь себя, отдохнуть, – сказала г-жа де Бресе.
Да разве он может, сударыня! – ответил аббат Гитрель. – Епархиальное управление не дает ему ни минуты передышки.
Войдя в часовню, три дамы де Бресе, генерал, аббат Гитрель, г-н Лерон и г-н де Бресе увидели Онорину в экстазе у подножья алтаря.
Стоя на коленях, сложив руки и вытянув шею, девочка так и застыла. Уважая таинственное состояние, в котором она была застигнута, все молча увлажнили чело святой водой и стали медленно переводить взгляды с готического дарохранилища на витражи, где были изображены св. Генрих с чертами графа Шамбора, св. Иоанн Креститель и св. Гвидон, чьи лики были написаны по фотографиям графа Жана, скончавшегося в 1867 году, и покойного графа Ги, члена Бордоского собрания 1871 года.
Статуя Бельфейской божьей матери, возвышавшаяся над алтарем, была прикрыта фатой. Но по левую сторону от алтаря, над кропильницей, на фоне стены, расцвеченной пестрыми красками, стояла во всем блеске статуя Лурдской божьей матери, опоясанная голубым шарфом.
Генерал обратил на нее почтительный взор, в котором сказывалась пятидесятилетняя привычка к субординации, и взглянул на шарф, словно то был флаг дружественной державы. Он всю жизнь был спиритуалистом; веру в будущую жизнь он почитал основой воинской службы, возраст и болезнь сделали его набожным, и он усердно посещал церковную службу. Уже несколько дней, не показывая виду, он чувствовал смятение или, по меньшей мере, уныние, навеянное последними скандалами. Его прямодушие было напугано этим ураганом речей и страстей. Он мысленно обратился с молитвой к Лурдской божьей матери, прося ее защитить французскую армию.
Теперь все, – и дамы, и герцог, и адвокат, и священник, – неотступно смотрели на продранные башмаки неподвижной Онорины. В серьезном, сосредоточенном, мрачном восхищении застыли они перед этой окостеневшей спиной дикой кошки. И г-н Лерон, мнивший себя наблюдателем, производил наблюдения. Наконец Онорина очнулась от экстаза. Встала, отвесила поклон алтарю, обернулась и, словно удивленная присутствием стольких лиц, остановилась, отстраняя руками волосы, спадавшие ей на глаза.
