Яблоко от яблони недалеко падает.
Но к воскресенью его ребра можно было увидеть даже под футболкой. Мы не стали отправлять его в школу в понедельник, а я не пошел на работу, чтобы пойти с ним на прием к доктору Уэллеру. Уэллер был из тех старомодных врачей общей практики, которых скоро больше нигде не увидишь. Несмотря на солидный возраст — за семьдесят лет — он всегда приходил к пациентам домой даже во внеурочное время, если возникала такая необходимость. В Раи это было столь же неслыханным, как честный механик. Уэллер верил в домашнее лечение, не больничное. Однажды, когда Дженни заболела бронхитом, он пришел осмотреть ее ночью и заснул у меня на диване, прямо перед нетронутой чашкой кофе, а мы два часа ходили на цыпочках и слушали его храп.
Утром в понедельник мы сидели в его приемной и отвечали на вопросы, пока он осматривал глаза, уши, нос и горло Дэнни, его спину и грудь, слушал дыхание, взял крови в пробирку и отправил в уборную — взять анализ мочи.
— Он прекрасно выглядит. Он потерял пять фунтов с последнего посещения, но кроме этого с ним все в порядке. Конечно, нам надо дождаться анализов крови. Говорите, он вообще ничего не ел?
— Совсем ничего, — сказала Сьюзен.
Он вздохнул.
— Подождите за дверью. Я с ним поговорю.
В комнате ожидания Сьюзен взяла журнал, посмотрела на обложку и положила его назад в кучу.
— Почему? — прошептала она.
Старик с палочкой бросил на нас взгляд и отвернулся. Напротив нас сидела мамочка, и смотрела, как ее дочь разрисовывает Гарфилда в раскраске.
— Я не знаю, — сказал я. — Хотел бы я знать.
Я чувствовал какое-то странное отчуждение, словно это происходило с кем-то другим, с кем угодно, но не со мной, не с нами.
Я всегда ощущал внутри тяжелую глыбу отчуждения. Возможно потому, что был единственным ребенком. Возможно, дело в суровой немецкой крови моего деда. Я был одинок с женой, одинок с детьми, неприкасаемый, недостижимый, и подозреваю, что они этого не знали. Это одиночество глубоко во мне. Я копил его годами. Оно отражается на всех моих отношениях и всех ожиданиях. Оно делает меня почти невосприимчивым к жестоким поворотам судьбы.
Все это я теперь я осознаю очень хорошо.
Доктор Уэллер, улыбаясь, вывел Дэнни из приемной и попросил посидеть, а нас поманил рукой к себе. Но улыбка предназначалась для Дэнни. Она ничего не значила.
Мы сели.
— Очень странно. — Доктор покачал головой. — Я сказал ему, что он должен есть. Он спросил почему. Я сказал: «Дэнни, люди каждый день умирают от голода. По всему миру. Если ты не будешь есть — ты умрешь, просто-напросто умрешь». Ваш сын посмотрел на меня и сказал: «И что?»
