— Но если лишь уважение испытываю я к вам, готовы ли вы им удовлетвориться?
— Никогда… никогда! — воскликнул граф, бросая бешеные взоры на несчастное создание. И, резко встав и собираясь покинуть ее: — Ты еще не знаешь, кого доводишь ты до отчаяния… Эрнестина… девица недалекая и самонадеянная… Нет, ты еще не знаешь мятущуюся душу мою, не знаешь, куда могут завести ее твои презрение и надменность!
Само собой разумеется, что последнее слова графа взволновали Эрнестину. Она тут же сообщила о них полковнику, но тот, все еще уверенный в честности сенатора, вовсе не усмотрел в них того смысла, который узрела в них Эрнестина. Доверчивый, но тщеславный, Сандерс нередко возвращался к мысли, что неплохо бы Эрнестине предпочесть графа Герману. Но дочь напомнила ему о данном слове. Честный и искренний полковник был рабом слова и уступил рыданиям Эрнестины, пообещав ей напомнить сенатору данную клятву или же, если он убедится, что Окстьерн с ним неискренен, сразу же увезти дочь в Нордкопинг.
И именно в это время жестоко обманутые, несчастные отец и дочь получили письмо от вдовы Шольтц, с которой, по их мнению, они простились навсегда. Письмо это объясняло молчание Германа: он чувствовал себя прекрасно, но был безмерно занят выправлением счетов, где обнаружились некоторые неточности. Молчание Германа следовало приписать лишь печали, испытываемой им от разлуки с любимой. Именно поэтому и вынужден был он прибегнуть к помощи благодетельницы своей, дабы подать о себе весть лучшим друзьям. Он умолял их не беспокоиться, потому что не позднее чем через неделю госпожа Шольтц сама повезет его в Стокгольм припасть к стопам возлюбленной своей Эрнестины.
Письмо это несколько успокоило нежную возлюбленную, однако не полностью…
— Письмо написать недолго, — рассуждала она. — Почему же Герман сам не написал его? Он знает, что я больше поверю единственному слову, написанному его рукой, нежели целому посланию, исполненному женщиной, не доверять которой мы имеем полное основание.
Сандерс успокоил дочь; доверчивая Эрнестина на какое-то время вняла увещеваниям полковника. Но гнетущее беспокойство скоро снова завладело ее сердцем.
Тем временем дело Германа не продвигалось. Сенатор успел повидать судей и посоветовал им вести следствие в строжайшей тайне, доказав, что, если дело получит огласку, сообщники Германа — те, у кого находятся деньги, — сразу же скроются за границу и предпримут необходимые предосторожности, дабы никто ничего не смог разведать… Доводами этими он обязал чиновников хранить молчание. Итак, хотя расследование велось в том же самом городе, где проживали Эрнестина и ее отец, никто из них ни о чем не ведал и никаких сведений до них не доходило.
