Ромка разговаривал с сестрой во весь голос, почти кричал, так как из дома, около которого его застал звонок, испытывая терпение соседей, неслась оглушительная музыка. Но только он убрал телефон, как музыка умолкла, стало тихо. И не просто тихо, а настала прямо-таки мертвая тишина. Ветра не было, деревья стояли не шелохнувшись, и даже окрестные собаки почему-то перестали лаять. Во всех окнах, кроме одного, погас свет.
От этой странной тишины Ромке стало как-то не по себе. И еще ему показалось, что они здесь не одни. Он повернулся, осторожно заглянул за ближайшие кусты. Но в густых зарослях, даже если там кто-то и скрывался, невозможно было ничего разглядеть. У Ромки возникло желание уйти отсюда как можно скорее.
Но Лиза вдруг схватила его за руку.
— Да вот же этот дом! — тихо, но взволнованно произнесла она и указала на светящееся окно напротив той дачи, где прежде гремела музыка. — Да, точно, он. И как я сразу не заметила это дерево!
Ромка приблизился к калитке из штакетника, рядом с которой росла высокая груша. Плодов на ней было так много, что под их тяжестью ветки клонились почти до самой земли, Ромка сорвал две большие груши, одну протянул Лизе, другую взял себе и заглянул в окно. Там за плотной занавеской высвечивалась чья-то склоненная голова. Вероятно, человек сидел за столом и читал книгу.
— Должно быть, это Виктор, — прошептал Ромка. — Чего это он до сих пор не спит?
— Наверное, его мучает совесть, — ответила Лиза и поднесла грушу ко рту.
— Наверное, — согласился Ромка.
И вдруг позади них чуть слышно хрустнула ветка и зашуршала трава. От испуга Лиза выронила грушу и схватила Ромку за руку.
— Здесь кто-то есть!
Ромка быстро огляделся. Никого. Но теперь он твердо знал, что ему не почудилось, что на этой с виду пустынной улице они с Лизой не одни. Преодолев в себе страх, он выпустил Лизину руку и направился к кустам, откуда слышался хруст, полный решимости выявить таинственного незнакомца. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как над его головой раздался выстрел. Не очень громкий, похожий на сухой хлопок, в гулкой дневной суматохе он мог бы показаться даже тихим, но в этой тревожной, недоброй тишине был оглушительным.
В тот же миг из комнаты Виктора донесся громкий вскрик, одновременно с ним звон разбитого стекла, и — вот это было страшнее всего — голова за занавеской разорвалась на части, раскололась вдребезги. Ромка давно привык к разного рода неожиданностям, но тут замер от ужаса, а ноги его стали как ватные и будто приросли к земле.
