— Что, что угодно? — забормотал он.
— Павла Павловича могу видеть? — спросил я.
Человек окончательно пришел в себя.
— Отчего нельзя… можно! — ответил он, окинув меня принявшими серый цвет проницательными глазами. — Вам по делу, что ли?
— По делу…
Я выбрал из визитных карточек самую торжественную, на которой были поименованы все ученые учреждения, членом которых я состоял, и дал разговаривавшему со мной.
— Вот… пожалуйста, передайте! Павел Павлович уже встал?
— Встал. Шампанское пьет… — ответил человек и с некоторым недоумением повертел мою карточку. — Обождите тут!
Он ушел, а я осмотрел великолепные часы, вот уже два столетия важно и точно отсчитывающие время, прошел раза два по людской… посланный все не возвращался.
Наконец он показался в дверях.
— Пожалуйста! — пригласил он.
Я направился за ним. Мы пересекли какую-то длинную комнату и вошли в большую гостиную.
— Подождите тут! — заявил мой вожатый. — Сейчас выйдет: убирается…
— Как убирается?
— Раздемшись хозяин был… в одних подштанниках… припараживается теперь!
Я остался один.
Гостиную наполняла далеко не изящная мебель шестидесятых годов; на полке у большого простеночного зеркала сияли новые золоченой бронзы часы, изображавшие двух возлежавших головами друг к другу необыкновенно носатых дев с неизвестно почему обнаженными грудями.
Я посидел в кресле, потом походил, опять сел… хозяин не показывался.
Дверь в дальнейшие комнаты была затворена. За ней послышались какие-то шерхающие звуки: будто щеткою чистили платье. Я сообразил, что там готовился парад.
Я встал и в ту же минуту две неведомо чьих руки — одна в розовом рукаве, другая в синем, проворно распахнули обе половинки двери и исчезли. Передо мной предстал, будто поставленный в раме, портрет во весь рост какого-то бритого господина в черном сюртуке с необыкновенных размеров Станиславом на шее. Голова портрета была несколько склонена к правому плечу, глаза прищурены, руки скрещивались одна с другой ниже пояса, причем на левой, приходившейся сверху, желтела перчатка. Волосы на голове этого господина были встрепаны и, видимо, только сейчас наспех кое-как приглажены. «Элегант с крулевской псарни» — мелькнула у меня в голове польская поговорка.
Секунд пять мы глядели друг на друга, как зачарованные. Первым ожил портрет.
— Не узнаю? — с величаво-приятной улыбкой, немного нараспев, выговорил он. — Но рад вас видеть под своими пенатами!.. — Голова его приняла естественное положение, глаза раскрылись по-настоящему и оказались мутными и осоловелыми; мы сделали несколько шагов друг к другу навстречу и поздоровались.
