– Мамочка, – говорит Рути, – а день рождения у меня до или после Рождества?
– Все зависит от того, что в твоем понимании «до Рождества», – отвечает Кейт, и от этого никакой пользы.
Держась за руки, они уходят с эльфийского рынка и забираются по травянистому склону к громоздкому старому дому на макушке холма; у него пологая крыша и мощные колонны, а из-под карнизов торчат балки, крашенные в зеленый. Кейт догадывается, что здесь когда-то давным-давно был санаторий для богатых туберкулезников, а ныне вот – центр детского самостоятельного обучения.
Садик, в который ходит Рути, размещается в скучной типовой конструкции типа трейлера, засунутого на парковку за корейской церковью. Он, в общем, по-своему милый, и оплетающий его вьюнок несколько все смягчает, а на стенке снаружи нарисованы лесные пейзажи – вместо настоящих деревьев. Да и с парковкой никаких проблем, что всегда плюс, потому как это ж целое дело – привезти в сад и забрать оттуда. В «Колодце желаний» родители по очереди надевают отражающие жилеты и висят на своих «уоки-токи», чтоб хоть как-то справиться с утренними пробками на подъездной аллее! А еще есть мрачный садик Монтессори «Дверь Пока-Пока» при Еврейском обществе – за порог его провожающему родителю переступать запрещено. По философским соображениям, разумеется, но любому, кто видал машины перед зданием, в любое буднее утро запаркованные вторым рядом, предположил бы и практический смысл. Подумать только – было время, когда Кейт почти решилась на этот вариант! Она бы не пережила ужасных расставаний и собственного рева, пока отключала бы аварийные мигалки и отползала прочь по улице.
Но как же ее обаял этот еврейский садик «Монтессори», безнадежно обаял, несмотря ни на какие жуткие (по правде сказать) истории о «Двери». Ей сразу полюбились и сводчатые потолки, и световые люки, и принты Фриды Кало на стенах, и изысканные подсвечники к Шабату, а повсюду – ощущение покоя и порядка. В день ее визита она присела на полотняный раскладной стульчик и заворожено глядела, как дети молча расстелили по всей комнате коврики и занялись каждый своими личными и всепоглощающими затейливыми задачками. Класс до краев налился прекрасной, деловитой тишиной. Она почувствовала, как сердце ее сбавляет ход, как ей становится легче – у гомонящего телевизора отключили наконец звук. С какой ясностью поняла она, что незачем было обременять себя все эти годы этой ее торопливой, бестолковой собой, что мысли ее могли быть изящнее, а ментальные тропы свободнее, если бы только ее родители все устроили иначе. Если б только они дали ей вот это!
