Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад | страница 63
– Тебе не кажется, что сейчас самое время выступить с чем-то новым? – спросил критик. – Не то чтоб тебя…
– Нет, не то.
Когда они познакомились, концептуалистка не разговаривала. По ночам они ходили гулять;
иногда она залезала на дерево, и он, устав от этой игры, умолял ее спуститься и идти спать, а она бросала вниз свои туфли, чулки, платье, целясь в красный огонек его сигареты (на нескольких любимых платьях до сих пор круглые прожженные дырочки), расстегивала бюстгальтер, вытаскивала через рукав и тоже бросала вниз, а сама оставалась стоять на ветке босиком, в одной комбинации, и глядела вниз, в темноту, где стоял он. «Выходи за меня замуж», – просил критик бледную тень на ветке.
– Он прекрасно знал, что я не могу ответить, – рассказывала концептуалистка женщине с серебряными руками.
А теперь, когда концептуалистка заговорила, их отношения совсем испортились. «Сейчас самое время выступить с чем-то новым, как считаешь? – спрашивала ее агентесса. – Если ты готова, конечно».
– Я думаю, критик спит с агентессой, – сказала концептуалистка подруге.
– Фу, – сказала женщина с серебряными руками.
Концептуалистка дает объявление в «Список Крейга»: «Требуются перья, лучше лебединые».
Лучшие перьевые ручки делались из лебединых перьев.
По-английски самка лебедя будет «pen» – то же самое, что «ручка», «перо».
Праворукие писатели предпочитали перья с кончика левого крыла, изогнутые наружу, чтобы не мешали видеть.
За стеклянной стеной галереи в большом городе концептуалистка сидит у прялки и прядет нить из перьев, сидит у станка и ткет полотно для рубашечек. Вокруг летает пух, сбиваясь на полу в рыхлые пыльные комки. Из носа у концептуалистки течет; заработала аллергию.
Перья тоже ей жалят пальцы, словно крапива.
«Не дотягивает до уровня ее лучшей работы…» «У нашей концептуалистки выпало ее знаменитое жало?» «Воодушевляющий тон последнего перформанса – желанный сдвиг после замкнутости и горечи „Жгучего“ шоу, однако рубашки из перьев, пусть и очень эффектные, предлагают нам слишком легкое и поверхностное решение болезненного вопроса о женском домашнем рабстве. Художница обращается к избитой метафоре полета…» «Возможно, повторяя собственную работу с незначительными вариациями, художница чутко ловит новый тренд повторения недавних событий, проигрывания их заново… но, может быть, у нее просто нет новых идей?» «Хотя память о пережитой боли навсегда осталась у художницы вместе со шрамами, посеребрившими ее руки, мотив физического страдания исчез из ее новой, более мягкой работы, и мы наблюдаем соответствующий спад напряженности…» «Эта фишка уже стара. Интересно, неужели после еще шести лет молчания это хоть кому-то будет интересно?»