Подождав напротив калитки в тени деревьев, я переместился и встал напротив окна ее комнаты, единственного, горевшего в доме. Вскоре свет погас и в этом окне…
У меня всегда слишком сильно было развито воображение. Если уж снились сны, то неизменно цветные, яркие, с множеством кричащих, впивающихся в память деталей. Я всегда слишком живо представлял себе развитие и последствия возможных ситуаций. Пытка — слишком ласковое слово, которое можно было бы применить к моим чувствам, все то время, пока я стоял напротив этого погасшего окна!
Нет, я не проторчал у ее дома всю ночь. Через какое-то время ушел, чтобы переночевать на своей холодной даче. Возможно, я даже умудрился заснуть, не снимая одежды, забравшись под четыре одеяла. Не знаю… Мысли перемешивались, и воспоминания путались с мечтами, а мечты с воспоминаниями.
Я поднялся, когда рассвело, и сразу поспешил к Оксане. Пытка продолжалась и достигла своего апогея, когда, подходя к ее дому, я увидел все того же парня, закрывающего за собой калитку. Он подошел к той самой колонке, надавил на ручку и ополоснул лицо. А потом пошел своей дорогой, так и не заметив меня. Он вряд ли знал о моей любви, и был абсолютно ни при чем. Но вот она…
Оксана стояла перед зеркалом и красила губы. Она увидела меня и все поняла. А я не стал ничего выяснять. Только вздохнул и сказал:
— Правильно говорит мой брат, что все бабы — стервы!
— И я — тоже… — или спросила, или согласилась Оксана.
— Ты — тоже. И я тебя — ненавижу!
Все! Она уронила губную помаду, а я развернулся и ушел. И уехал в Москву, чтобы через несколько дней оказаться на границе…
— Я все помню, — сказал я, глядя в глаза Оксаночки, так сильно постаревшей за эти два года. — И ничего не могу простить…
— Не можешь?
— Нет!
— А помнишь, ты рассказывал мне, как ловил на удочку линей? — вновь как-то не к месту спросила Оксана. — Ты ловил их на монастырских прудах, а потом твоя тетя жарила их на сковородке…
…Конечно же, я это помнил! Я обожал ловить рыбу. Мог часами просиживать на берегу реки с удочкой в руках, любуясь куполами монастыря и подстерегая редкие поклевочки плотвы, или окуня. Помимо реки вокруг Ново-Иерусалимского монастыря имелось еще и несколько старинных прудов, в которых тоже ловилась рыба. Рыбачить там было особое удовольствие. Я набирал водившихся в прудах ручейников, спрятавшихся в своих домиках, выдавливал шевелящую лапками толстую личинку, насаживал ее на крючок и забрасывал в чистые окошки среди водорослей. Чаще клевали окуни, и они потом, как правило, шли на корм кошкам. Но иногда, пусть редко, попадались лини. Тетя жарила их по одной штуке на маленькой сковородке, и я лакомился этим деликатесом…
