(Иоан. I, 31–32) и д. Следовательно, другой день ст. 29 предполагает крещение уже совершившимся. Мало того: Иоанн Креститель послам Иерусалимского синедриона сказал: стоит среди вас Некто, Котораго вы не знаете (ст. 26) и Которого сам он, очевидно, знал. Но узнать Иисуса Христа он мог при крещении (ср. ст. 33–34). Следовательно, и эти слова Иоанна Крестителя предполагают крещение уже совершившимся. Таким образом, крещение Иисуса Христа нужно поместить в евангелии Иоанна до I, 19, причем, может быть, последнее время пребывания Иисуса Христа в пустыне совпадало с тем днем, когда пред Иоанном явились посланные из Иерусалима: на другой день (ст. 29) Иоанн и видит идущего к нему Господа Иисуса, уже окончившего Свой подвиг в пустыне [5].
3. Но и первые три евангелиста не во всем сходны при передаче истории искушения Христа в пустыне. Евангелист Марк передает историю искушения настолько в сжатом виде, что даже и не упоминает о трех моментах искушения, говоря только вообще об искушении Иисуса Христа сатаною. Те ученые отрицательного направления, которые приписывают истории искушения происхождение и развитие постепенное путем осложнения вымыслами христианского общества, указывают на передачу евангелиста Марка, как наиболее раннюю и потому отрицающую своею краткостью все дополнительные моменты, передаваемые в евангелиях Матфея и Луки. Таков Ренан, Он считает евангельский рассказ об искушении Иисуса Христа легендой и готов был бы „видеть в нем миф, потому что нашел подобные легенды в Вендах и Лялитавистара; но краткий и сжатый рассказ евангелиста Марка, который представляет, очевидно, первоначальную редакцию, предполагает действительный факт, только позднее послуживший темою для легендарных развитий“ [6]. — Против этого взгляда на происхождение и развитие рассказа об искушении, как образовавшегося путем постепенного осложнения вымыслами, причем в рассказе евангелиста Марка усматривают раннейшую редакцию, должно заметить неправдоподобность того соображения, будто сначала развился остов рассказа об искушении, как он дан у евангелиста Марка, а затем душа и тело этого рассказа — в его более полной форме у других евангелистов, тогда как для народной фантазии более естественно начинать с картинных деталей, с наглядных частностей, и уже потом переходить к более или менее отвлеченным обобщениям. Рассказ евангелиста Марка самою своею сжатостью уже предполагает более определенную и полную редакцию истории искушения, — предполагает по крайней мере евангелие Матфея, — и должен быть рассматриваем, как сокращение, вызванное целями евангелиста
