Мерное покачивание было до боли знакомым, а сопровождающий его частый стук — вообще родным. Поезд. Я еду в поезде. Точнее, меня везут. И везет человек, за которого восемь лет назад я собиралась выскочить замуж, чтобы жить долго и счастливо. И умереть в один день. Только вместо моей свадьбы были чужие похороны, а вместо счастливой жизни — сплошное бегство от самой себя.
Я открыла глаза и тут же закрыла их, чтобы не смотреть на новое лицо Виталия, которое никак не подходило к его рукам — таким знакомым и близким. Разумеется, близким, если эти руки вот уже пять минут гладят меня во всех направлениях.
— Таля, что делаешь? — пробормотала я, еще не вынырнув окончательно из омута сна. — Куда ты меня везешь?
— Я ведь уже сказал — в Германию. — Немов выудил из кармана мой загранпаспорт. — Видишь? Я продиктовал кое-кому твои данные, и на границе нас уже будет ждать курьер с визой. Пока туристической. А в Германии сделаем тебе что-нибудь посерьезней.
— Где ты его взял? — поразилась я.
— Там где он у тебя лежал, — как ни в чем не бывало, отчитался Виталий. — В твоей сумочке. А сумочка в тумбочке. А тумбочка в изголовье двуспальной кровати. А на кровати спал мертвым сном твой…
— Мертвым сном?
Я смотрела в любимые когда-то глаза, от которых не осталось даже цвета, поблекшего от белизны сибирских снегов, и не могла поверить. Неужели этот сумасшедший пробрался в охраняемый дом и… Нет! Этого не может быть! Виталий не мог… То есть, мог, но не стал бы…
— Да, не дрожи ты так! — Немов крепко сжал мои плечи. — Я имел в виду, что твой орел валялся на кровати мертвецки пьяным. Его даже труба архангела Гавриила не разбудила бы. Нашла за кого выходить замуж!
— Да, нашла! И тебя не спросила. А не нравится — пиши заявление об уходе, — я собрала остатки сил и, тряхнув плечами, сбросила его руки. — Не понимаю, на что ты надеешься? Неужели думаешь, что Павел будет бездействовать? Как бы ты на его месте поступил?
— Не знаю, как бы поступил я, — усмехнулся Немов, — а он проспится, переломает в комнате всю мебель, напьется до зеленых чертей и навсегда вычеркнет неблагодарную стерву Нику Евсееву из своей жизни.
— Почему? — опешила я, даже не обидевшись на «стерву».
— Потому что найдет на тумбочке записку, в которой синим по белому твоим почерком написано: «Прости меня, Пашенька. Но я не могу стать твоей женой. Я люблю и всегда любила только одного человека. И ты его знаешь. Сегодня я уезжаю к нему. Спасибо тебе за все. Будь счастлив, Пашенька. Надеюсь, что ты еще встретишь женщину, которая полюбит тебя так, как я не смогла полюбить. Прощай». И подпись: «Не твоя Ника».
