— Я должен там быть в девять.
— Все равно отчаливай… или… ладно уж. Один бросок, но только один. Четверть доллара против десяти центов.
Он кивнул, устроился поудобнее на стуле и бросил. Он почти попал, на волосок, шляпа даже десятую долю секунды висела на краешке спинки, но затем все же упала. Даркин вытащил из кошелька десятицентовик, отдал его мне и ушел.
Вначале я решил, что стоит позвонить Вульфу в его комнату и получить его согласие на перекрытие Одиннадцатой улицы, но было всего двадцать минут девятого, а мне всегда немного не по себе, когда я вижу, как он пьет шоколад в своей постели под черным шелковым покрывалом — не говоря уж о том, что он бы меня без сомнения отругал. Так что я позвонил в «Метрополитен» и объяснил им что и как. Я решил взять шестидолларовых ребят, потому что это и так нужно было только для подстраховки, я не видел никакого повода, зачем было бы Чейпину пользоваться таким финтом, как отвал через черный ход. Потом я пару минут не мог сообразить, кто же платит Бэскому за слежку, и решил позвонить ему — а вдруг он проговорится. Все это несколько выбило меня из моего собственного расписания, поэтому я схватил шляпу и пальто и помчался в гараж за машиной.
Накануне во время своих скитаний я насобирал кучу фактов о том, что же случилось с Дрейером.
Утром в четверг 20 сентября Юджин Дрейер, торговец предметами искусства, был найден мертвым в канцелярии своей галереи на Мэдисон-авеню, недалеко от Пятьдесят шестой улицы. Его тело нашли три копа[4], один из них лейтенант, который в соответствии с приказом высадил дверь. Дрейер был мертв уже в течение двенадцати часов, а причиной смерти стало отравление нитроглицерином. Полиция прекратила расследование, объявив его смерть самоубийством, а заключение судебного следователя подтвердило этот вывод. Однако в следующий понедельник все наши клиенты получили второе угрожающее письмо… В кабинете Вульфа уже имелось несколько его копий. Звучало оно следующим образом:
И ни утеса нет, ни расщепленных скал,
Чтоб кости, мышцы, жилы отделить,
И возле скал не поджидают волны,
Чтоб их принять и преступленье смыть.
Я отпустил на волю гада и лису,
Они задание исполнили свое;
Пилюли сладко-жгучие готовы,
Чтоб их в смертельном масле растворить.
А я, хозяин, их доставил к цели.
Стакан он поднял. Я считаю: «Два!»
Два! Восемьдесят дней спустя,
Со дня того, когда сказал я: «Раз!»
Вы только лишь спокойно подождите,
Я ежедневно помню о минувшем!
