Целесообразная реакция – спокойное и краткое выражение неприятия высказывания или красноречивое неодобрительное молчание.
Божба, божиться – клятвенно заверять что-то, давать клятвенное обещание. Как правило, это не повышает доверия к субъекту речи; напротив, может вызвать подозрение в сомнительности утверждаемого или обещаемого. В общении с благочестивыми людьми производит дурное впечатление: ср. в Евангелии заповедь Иисуса Христа: Не клянись вовсе. Ср. клятва.
• Алексей божился ей, что она лучше всевозможных беленьких барышень (А. Пушкин, Барышня-крестьянка).
Болтливость – склонность к частым и продолжительным разговорам, активному участию в них, причем часто к пустословию. Специфический вид хвастовства, эгоцентризма: болтун бессознательно желает показать себя. Отрицательность этого явления объясняется в поговорках: Полно болтать-то, ино сболтнешь – не воротишь; Будь хоть дураком, да болтай языком; С одного болтка да много грехов (Словарь Даля). Про все в России говорят И болтовня у нас в природе (Н. Щербина, Эпиграмма). Когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания (арабская поговорка).
• Много вздору Приходит нам на ум, когда бредем Одни или с товарищем вдвоем. Тогда блажен, кто крепко словом правит И держит мысль на привязи свою… Но кто болтлив, того молва прославит Вмиг извергом (А. Пушкин, Домик в Коломне).
Бомбаст – неоправданно торжественный, напыщенный стиль. Более или менее близкими терминами-синонимами являются эвфуизм, периергия, супербилоквенция. Это результат несоответствия стиля теме речи, ситуации речи. Конкретно бомбаст выражается в привлечении неадекватных речевой ситуации (например, в обычный разговор) высоких, книжных слов и выражений, пышных стилистических приемов, длинных синтаксических конструкций, что оставляет впечатление тяжеловесности и неестественности, выспренности и вычурности:
• Что же делали до сих пор все эти Пушкины, Лермонтовы, Бороздины? Удивляюсь. Народ пляшет комаринского, эту апофеозу пьянства, а они воспевают какие-то незабудочки! Зачем же не напишут они более благонравных песен для народного употребления и не бросят свои незабудочки! Это социальный вопрос! Пусть изобразят они мне мужика, но мужика облагороженного, так сказать, селянина, а не мужика. Пусть изобразят этого сельского мудреца в простоте своей, пожалуй, хоть даже в лаптях – я и на это согласен, – но преисполненного добродетелями, которым – я это смело говорю – может позавидовать даже какой-нибудь слишком прославленный Александр Македонский. Я знаю Русь, и Русь знает меня: потому и говорю это. Пусть изобразят этого мужика, пожалуй, обремененного семейством и сединою, в душной избе, пожалуй, еще голодного, но довольного, не ропщущего, но благословляющего свою бедность и равнодушного к золоту богача. Пусть сам богач в умилении души принесет ему, наконец, свое золото; пусть даже при этом случае произойдет соединение добродетели мужика с добродетелями его барина и, пожалуй, еще вельможи. Селянин и вельможа, столь разъединенные на ступенях общества, соединяются, наконец, в добродетелях, – это высокая мысль
