А менее чем через полгода письма лишаются и этой малости — становятся насквозь искусственными и натянутыми; пишет уже просто почти посторонний, чуть знакомый человек.
И здесь наконец-то мелькает догадка: ФРАНЦ КАФКА ЛЮБИТЬ НЕ УМЕЛ! Ретроспективный взгляд, брошенные на его будущие отношения с другими женщинами — Фелицией Бауэр, Миленой Есенской, Дорой Димант — выявляет эту его неспособность, по всей видимости — природную. Раствориться в другом человеке он не умел уже по той простой (!?) причине, что не умел покинуть хотя бы на мгновение раковину собственного эгоизма. «Я не пожалел её, потому что она не пожалела меня,» — пишет он о предмете одной из своих интрижек, и эту фразу можно рефреном вставлять во все его остальные отношения.
Если кто-нибудь усомнится в этом моем печальном выводе, то я напомню еще, что Франц Кафка бал лишен музыкального слуха (при чрезмерной чувствительности к звукам вообще), не различал цвета (любой дальтоник был счастливее его в этом отношении), имел странные вкусовые способности — сладкоежка, но и вегетарианец, совершенно не испытывал потребности в табаке и алкоголе. Ему не было необходимости подстегивать свою нервную натуру — она всегда была или на взводе или в трансе в зависимости от открывавшихся или мешавших ему обстоятельств.
Зацикленность на самом себе — не редкое человеческое свойство, но в случае Франца Кафки невозможно привести ни единого примера вхождения им в чужие чувства и обстоятельства. Его интровертность оказалась лабораторной колбой со множеством реакций, которые, правда, зависели от случайно или намеренно брошенных в неё ингредиентов, но включали их в свое действо и перерабатывали на свой лад так успешно, что на долю внешнего наблюдателя оставались в основном градации и оттенки реакций — при невозможности получения от них обратной связи и пользы.
Читатель произведений Франца Кафки стоит у входа в лабиринт, держа в руках его план, но в самом центре плана зияет чернильное пятно, скрывающее и тайну лабиринта и догадки читателя. Правда, сам факт связанности читателя тайной не угнетает его, а, напротив, убеждает: коли тайна существует, то существует и то, что она охраняет, и убежденность в этом носит весьма положительный характер: и жизнь проживается не зря, и чтение это немаловажно, поскольку присваивает жизни не только значение, но и ценность, энтропия которой, пожалуй, под руками — как не сбывающаяся, но манящая надежда.
