Цареву доложили, что жена родила слепую старуху, стаю злых псов и обезьяну. Он слушал вполуха, его внимание привлеки чьи-то крадущиеся шаги в коридоре. Как только они приблизились, Царев выстрелил на звук. Обессиленная родами Амадин, пробиравшаяся на кухню попить водички, рухнула с пробитым сердцем.
Царев выцедил стакан водки с черным перцем и твердым шагом направился в столовую. Он с порога разрядил оба револьвера в домочадцев.
Никто не успел даже понять, что происходит, и только обезьяна попыталась дать деру через окно, но застряла в форточке и была сражена пулей.
Никогда еще Царев не стрелял так метко, с таким вдохновением и спокойствием. Он вдруг словно понял, к чему призвал его Господь, и торопился исправить все свои ошибки, разя виноватых, ибо правых не было. Когда у его ног рухнул начальник личной полиции, кончились боеприпасы. Из-за пазухи главного шпика выскользнуло несколько обгорелых бумажек. Царев поджег от упавшей свечи ту, на которой чьим-то знакомым почерком было написано:
Россия — сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.
От зажег эту бумажку, а от нее вторую, третью…
В залах кипела битва: в яростной схватке сошлись люди и звери, сипло выли оркестры и разносилось петушиное хрюканье. Шатаясь, Царев брел из зала в зал, разбрасывая горящие бумажки, от которых то там то сям мгновенно занимались пожары. Внезапно огромное тело дворца содрогнулось. Царев еще не знал, что это рухнула крыша, проламывающая тяжестью золота и резного камня междуэтажные перекрытия. Потеряв равновесие, хозяин упал на пол перед Юноной, и последнее, что он увидел, была богинина нога, покрытая жесткой собачьей шерстью, с грубо обкусанными синими ногтями на сросшихся пальцах.
Все еще раз содрогнулось, и охваченный яростным пламенем и разваливающийся на глазах дворец медленно погрузился в Прорву, на берегу которой сидел и плакал сын пьяницы и богини…
4.
Не было ни света, ни тьмы, а было какое-то холодное, ровное и тусклое свечение, исходившее невесть откуда, словно усталое вещество жизни источало последнюю энергию — светом, но не жаром — для последних людей, бредущих по последним дорогам. Намаявшийся в госпиталях солдат наконец дошагал от полустанка до холма, с вершины которого хорошо было видно раскинувшееся внизу село с церковкой у подножия огромного дерева. Странная картина открылась солдату. У крайних домов поскотины были разгорожены, кое-где завалились заборы. И — ни лая собак, ни дыма из труб. Дорога, ведущая к селу, напоминала ровный и гладкий песчаный нанос, какие остаются после паводковых ручьев; на ней не было ни одного следа — ни птичьего, ни звериного, ни человеческого. Кое-где сквозь песок пробивались жесткие, изрядно запыленные щитки подорожника.
