– Ковальский, сначала – этого!
Медленно, волоча ноги, врач подошел к столбу. Кнут тоже волочился за ним по пыли. Глядя на выступающие лопатки мальчишки, Ковальский пробормотал быстрой скороговоркой:
– Послушайте, я не хочу этого делать. А вы, пожалуйста, не выдавайте меня. Вам же все равно умирать. Я постараюсь бить небольно.
Паренек повел плечами и небрежно ответил:
– Да чего уж там. Валяйте. Меня никогда еще не били кнутом. Это, должно быть, очень интересно.
Да он просто издевается, понял Ковальский. Они все над ним измываются: Элиэзер, Захария, а теперь и этот шкет. Ведь он хотел помочь, просто хотел помочь, а неблагодарный щенок плюет ему в лицо и смеется. Врач поднял хлыст.
Первый удар получился не очень, но от второго мальчишка закричал, и лопатки его перечеркнула красная полоска.
– Убьет, – хрипанул в ухо Захария, и отец Элиэзер тоже понял – убьет.
Это было бы нехорошо, и преподобный повелительно мотнул головой. Захария поспешил к докторишке своей косолапой походкой и перехватил руку с кнутом. Кнут удалось забрать не сразу – Ковальский рвался бить еще и еще. Отец Элиэзер удовлетворенно хмыкнул. Вот так и вырабатывается истинное рвение.
Когда врача оттащили, преподобный подошел к мальчишке. Тот мешком висел на веревках, вся спина исполосована. Кровь струйкой стекала в пыль.
Ухватив парня за волосы, преподобный заглянул ему в лицо. Отпетый на соседнем столбе надрывался:
– Ты чего его, сучара, трогаешь? Ты меня тронь!
Игнорируя вопли бандюги, отец Элиэзер спросил:
– Ну как? Будешь говорить или тебе мало?
Парень устремил на него взгляд черных глаз – странных глаз безо всякого блеска, как старые матовые снимки. Облизнув прокушенные губы, мальчишка сказал:
– Святой отец, можно задать вам вопрос? Отчего бог в вашей церкви слепой?
Вопрос так огорошил преподобного, что он чуть было не ляпнул привычное: «Чтобы чистые очи не взирали на людские непотребства». Но не ляпнул, не таковский он был, чтобы ляпнуть, – лишь змеей мелькнула непрошеная мысль, что гляделки у мальчишки точь-в-точь как у того, в церкви. Тоже словно замазаны краской. Мелькнула и пропала.
– Та-ак. Значит, мало. Ладно. Когда подпалим тебе пятки, увидим, как ты запоешь.
Парень, скосив глаза, смотрел на что-то на своем плече. Муха. Крупная, толстобрюхая мясная муха. Странно, вроде уже не лето. Отец Элиэзер автоматически поднял руку, чтобы согнать насекомое, как вдруг земля поплыла под его ногами. Преподобный поспешно шагнул в сторону, успел увидеть свежий раскоп, успел увидеть даже, как из раскопа выскочило что-то серое, – и тут это серое впилось в поднятую руку отца Элиэзера, и пришла ужасная боль.
