(Полагаю, что ВНИИ МВД СССР было бы интересно изучить положительный опыт колонии, в которой в течение четырех месяцев столь радикально перевоспитывают человека, совершившего опаснейшее деяние.)
В документах, по которым Андреев освобождался (от содержания в колонии, а потом и вообще — условно-досрочно от дальнейшего отбытия наказания), отмечается и его «участие в общественной жизни».
Нет, нет, отличие этой истории от первой — с бедолагой-астматиком — в том, что освобождение Андреева незаконным не назовешь.
Но почему же не испытываем мы удовлетворения, чувства естественного при торжестве закона, и даже — уменьшим пафос — не при торжестве, а при обычном строгом и четком его выполнении?
Мы не испытываем этого чувства не только из-за чисто эмоционального неприятия зла или жажды полного наказания, возмездия. Мы его не испытываем по мотивам более основательным и объективным.
Парадоксальность ситуации, обрисованной выше, заключается в том, что все юридические нормы соблюдены, но закон… не торжествует. Выше мы говорили о том, что без уважения к Букве закона не может быть понимания его Духа, но и наоборот: без понимания Духа закона нет уважения подлинного и к Букве его.
Странное дело, ни в одном из документов, положительно характеризующих Андреева, ни полслова не говорится о том, как он сейчас относится к собственной вине. Осознал ли ее? Раскаялся ли?
Я отнюдь не намерен перевести разговор из области четких юридических категорий в область более расплывчатых и более субъективных моральных ценностей.
Существует одна нравственная ценность, имеющая ранг и ценности юридической.
Чистосердечное раскаяние.
В кодексах всех союзных республик чистосердечное раскаяние трактуется не только как нравственное, но и как юридическое «обстоятельство», смягчающее вину.
Это означает, что моральный облик личности формирует ее юридическую судьбу. И именно в этом высшая мудрость закона, который в нашей истории не торжествует. У нас нет оснований полагать, что моральные качества Андреева повлияли на его судьбу. Мне неизвестно, задавали ли Андрееву в колонии, в наблюдательной комиссии исполкома, на месте работы, в народном суде необходимый вопрос о его отношении к собственной вине сегодня.
(На всех судебных разбирательствах два-три года назад он не только полностью отрицал собственную вину, но и позволял себе кощунственно топтать память погибшей Марины.)
Люди, исполняющие закон, осуществляющие волю государства, должны и мыслить по-государственному. Безразличие всех должностных лиц, которые содействовали освобождению Андреева, к его моральным качествам очевидно — при самом тщательном рассмотрении всех документов мы не найдем в них ни одной юридической неточности, но не отражена в них и нравственная сторона дела.
