Блад посмотрел на бокал Алисы и все понял.
– Кому пришла в голову светлая идея посадить Алису рядом с Гиви? – расстроился он.
– Мама, – краснея от стыда, простонала девушка, – мне до совершеннолетия…
– Целых три месяца! – Мать решительно отставила в сторону ее бокал.
– Мама, у меня завтра день рождения!
Блад вздрогнул. Бурные события последних дней так захватили его, что он перестал отсчитывать последние деньки, и эта знаменательная дата просто выскочила из его головы.
– Как день рождения? Что ты несешь? – растерялась женщина.
– Понимаешь, дорогая, – осторожно сказал профессор, – у тебя из жизни выпало целых три месяца. Я тебе потом все объясню.
– Три месяца? – ошарашенно переспросила Наталья Борисовна.
– Три месяца, – подтвердил профессор.
– Не может быть…
Мать Алисы схватила отставленный в сторону бокал, залпом осушила его, потом, сообразив, что выпила, поперхнулась, выпучила глаза, схватилась за другой бокал и начала запивать гномью водку вином.
– Три месяца… – Наталья Борисовна потрясла головой, поднялась. – Мне надо…
Женщину качнуло.
– Мама!
Алиса выскочила из-за стола, схватила ее за руку. «Как же она похожа на свою мать!» – невольно поразился Блад, глядя на них. С другой стороны жену подхватил профессор.
– Извините, император, – виновато пробормотал он.
– Да, конечно, – кивнул капитан. – Я так понимаю, вы еще ничего толком не успели рассказать своей супруге. Проводите Наталью Борисовну в ее каюту. На нее слишком много сразу всего свалилось. Ей надо прийти в себя и отдохнуть.
Было уже поздно, но Блад не ложился. Знал, что все равно не заснет. Он сидел, прикрыв глаза, в гостевой комнате своей каюты, перебирая пальцами струны гитары. Перед ним на столе лежали шпага, шляпа и сиреневый кристалл в золотой оправе в виде лепестков подсолнуха. Рядом с кристаллом стояли граненый стакан, бутылка водки, но он к ним не прикасался, потому что перед ним, вернее, перед его мысленным взором, стояла еще и сцена в кают-компании, а поразительное сходство Алисы с ее мамой невольно возвращало капитана к событиям в подземельях Массакра. Вспоминалась бешеная ярость Фиолетового, сражавшегося до последнего за свою любовь. За женщину, ради которой он был готов пожертвовать всем и продать все: и честь, и родину. Он буквально слышал голос штурмана, который только что не звенел в его ушах. Невольно напрашивались дурные параллели. Он ведь тоже за Алису любому глотку порвет. А башню, как Фиолетовому, при этом не снесет?
