Великий Инквизитор с мрачной иронией предрекает, что когда завтра пойдут сжигать узника, то люди, для которых он творил добро, бросятся подгребать горячие угли к костру… Такими их сделали века порабощения. А Великий Инквизитор научился лишь презирать людей и владычествовать над ними, но потерял веру в бога. Он понял, что надо «принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили: куда их ведут для того, чтобы в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми»…
Выходит, церкви, ставшей могучей организацией, ненадобен Христос. Опасны идеи его, страшны его доброта, искренность и утверждение свободы человека. Особенно ненавистно последнее, разрушительное для системы господства и подчинения, какой стала церковная организация. Великий Инквизитор готов ради сохранения власти над людьми, основанной на чуде, тайне и авторитете, отправить на костер даже Христа, именем которого прикрываются антихристы.
…В романе одинокий Инквизитор все-таки отпускает узника и мучается своим безверием, властью и жестокостью. А реальный, коллективный Великий Инквизитор, заполучив в свои когтистые лапы Джордано Бруно, не мыслил упустить добычу: либо заставить жертву отречься от своих убеждений, пойти на ложь и согласиться с несвободой, либо — казнь.
Великий Инквизитор, а точнее, конгрегация инквизиции не торопилась приступить к разбору дела брата Джордано, сына покойного Джованни Бруно, отступника от ордена братьев-проповедников. В тюрьме инквизиции он зарегистрирован с 27 февраля 1593 года. Затем о нем забыли до конца декабря. А допрос, который учинили ему, был весьма «гуманным»: поинтересовались, какие у него просьбы и оправдания. В подвалах было сыро и холодно. Бруно просил одежду и книги. Ему предоставили плащ, шапку, молитвенник и труды Фомы Аквинского. Новых оправданий он не представил.
Тактика инквизиции была проста. Месяцы темницы без надежд, в полной неопределенности должны сломить узника. Он должен понять, почувствовать до последней жилки, что погребен заживо, а еда и питье лишь продлевают, затягивают мучительный акт умирания. Тут-то и вспомнится свобода, и ради этой свободы для тела своего он согласится на любое духовное рабство, на несвободу совести, на признание любых своих грехов и на любое покаяние.
Римская инквизиция не торопилась вести дело Бруно еще по одной причине. У нее оказались важные материалы, обличающие его как еретика, высказывавшего притворное раскаяние. Об этом свидетельствовал Челестино — сосед Ноланца по камере Венецианской инквизиции. Челестино обвинялся в еретических высказываниях. И теперь, дабы доказать искренность своего раскаяния, он написал донос, приводя многочисленные богохульства Джордано.
