- Ничего нет невозможного! - заржал я и двое воров меня дружно поддержали, сразу поверив, что в сидре для них припасено не кислое угощение.
- Мы тут все теперь на наркомовском пайке[37] торчим, - хмыкнул я. - Но сегодня, кореша, харэ нищего по мосту тащить[38], двигаем от страстей[39], гуляем!
Котька Ростов развалил[40] толстой нитью, выдернутой из полотенца хлебный кирпич на ровные дольки, копченую колбасу наломали, на свет появилась армейская фляжка со спиртом.
Вася припотел был с нами за "столом" четвертым. Хотя он не был вором, но тюряга имеет свои неписаные законы и он, сидя с нами в одной камере, принадлежал к нашей хевре. С ним, по нашему закону, я был квит. Он сморозил глупость, я - ответил, он признал неправоту. Вот и все.
Но я его предупредил:
- Ты по бритве ходишь[41], Вася! Арестант сегодня пошел не в масть[42]. Тяжеловесы и ссученые воры. На пороге хаты заделают, вякнуть не успеешь! Проколка[43] сейчас другая. Каинов[44] много. Не продешеви, не будь тундра тундрой[45]!
Вася опустил голову. Что возразишь, если сам пахан носом в дерьмо тычет? Но за дело! Урок серьезный. Кровью пахнет. Это не шутки. Но Вася правильно просек, что поддержка была чисто дружеской и не обиделся на меня.
Прочие зэка из фраеров, не удостоившись приглашения от блатных и не рассчитывающие на подачку с нашей стороны, недовольно хмурились, но не возмущались и старались не смотреть на нас.
Мы не спеша выпивали и закусывали. Курили мои папиросы. Я узнал, что Белка - краснушник[46] на товарных поездах, а Котька Ростов - скрипушник[47], тоже многосрочник, и идет уже в лагерь в восьмой раз. Вася припотел попал в тюрьму по второму кругу за мошенничество. Но слова о своих делах все произносили тихо, словно посылая их прямо в ухо спрашивающему. Лишнего не говорили. Подробности и имена подельников опускали. Извечная привычка таиться и опасаться наседки.
Но подробности никто не спрашивал. Могли расценить как проявление интереса. А где интерес, там и кум[48].
- Ну, Фокусник, ты прямо в цвет попал[49], - с удовольствием повторял Белка, принимая градусы в свой желудок. - Ничтяк[50]!
- За что тебя Белкой обзывают? - спросил я, разливая неразбавленный спирт в кружки.
Белка, прокоцаный[51] вор, радостно заулыбался:
- Было дело. Старая история. Лет десять назад торчал я в одном из лагерей на БАМлаге. К нам в Индию[52] забежал бельчонок. И прижился у нас на казенном пайке. Веселый такой. Потешный. Зверек махонький, это не человек, от него подлянок не дождешься. А особенно он ко мне привязался. Куда я, туда и он. Я его по лагерю за пазухой носил. Прям не бельчонок, а зэка-бродяга. Хлеб перед ним положишь - возьмет, а чтоб скрысятничать[53], то никогда. Как шмон[54] начинается какой в бараке - он сразу прятался, да так ловко, что попугаи его никогда найти не могли. Никому из них в руки не давался, всегда убегал. И заметили мы, как честный вор с чистой душой позовет: сразу приходит, а сука конченая - никогда. Бельчонок этот трех сук нам показал. Они признались и смерть приняли. Умный бельчонок был. Вот и прозвали меня Белка, за то, что я с ним был неразлучно. Бурят один из шаманов с нами сидел, говорил, что душа в нем человеческая, видимо, маялся кто-то из наших, не принял бог его душу.
