Как-то приревновал ее к пианисту, каждое утро приходившему к ней для репетиций. Они запирались на ключ, чтобы их никто не беспокоил, чем приводили меня в неописуемое бешенство. Я знал, как Изадора легко забывалась, поэтому всегда держал ухо востро. Однажды мне очень понадобилась книга, которая лежала как раз в той комнате, где они репетировали. Я начал громко стучать в дверь и возмущаться, не обращая внимания на шипение пытавшейся меня утихомирить Лолы. Тут дверь отворилась, и вышла Изадора с этим пианистом. Пробежав взглядом по моему лицу, она тут же поняла причину моей раздражительности и, улыбаясь, сказала:
– Pazhalista, ne volnujtes, Sergei Alexandrovitch. On pederast!
Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться этому «педерасту» в лицо. Да, иногда она была очень забавной.
Помню, в одном из разговоров я пытался внушить ей, что слава танцовщицы не то же самое, что слава поэта.
– Танцовщица не может стать великим человеком, ее слава живет недолго. Танцовщица умирает, и ее слава исчезает вместе с ней. Ведь это визуальное искусство.
– Нет, – упрямо говорит она. – Если это великая танцовщица, то она может дать людям то, что навсегда останется с ними, и навсегда оставит в них след. Истинное искусство ведь меняет людей незаметно для них самих.
– Изадора, ну вот люди умерли, которые ее видели, и дальше что? Танцовщики, как и актеры: одно поколение помнит их, следующее – про них уже читает, а третье вообще ничего не знает.
Она внимательно слушала переводящую мои слова Лолу, и выражение лица ее с безмятежного сменилось на взволнованное.
Я продолжал с улыбкой, глядя на нее, как на неразумное дитя:
– Вот ты танцовщица: люди могут приходить и восхищаться тобой. Могут даже плакать. Но когда ты умрешь, никто о тебе не вспомнит. Твоя великая слава через несколько лет испарится, исчезнет. И – no Isadora! – на этих словах я развел руками в воздухе. – А поэты живут и после смерти в своих стихах! Вот я – Есенин – поэт, и оставлю после себя стихи. И они будут жить вечно!
Изадора побледнела и стала очень серьезной.
– Нет, ты неправ, Сергей. Я дала людям красоту. Я отдавала им свою душу, и эта красота не умирает. Она где-то существу ет! – высокопарно заговорила она.
Потом вдруг замолчала и со слезами на глазах воскликнула: «Krasota ni umirat!».
Сердце мое вдруг защемило от жалости к этой повидавшей многое женщине, с которой меня связала сама Судьба. У меня было чувство, что я обидел нежного маленького ребенка или какую-нибудь беззащитную животинку. Несмотря на годы, она оставалась глупой наивной девочкой. Я смотрел на нее, и все нутро мое наполнялось безграничной нежностью. Я притянул ее голову к себе и похлопал по спине:
