Но вот Теллон перешел к последнему этапу работы. Теперь нужно было разработать устройства, которые переводили бы зрительную информацию на язык клеток сетчатки. Теллон всецело отдался этой захватывающей интеллектуальной задаче. Он почти не притрагивался к еде и сильно похудел.
Но в один прекрасный день месяц мечтательных размышлений закончился; случилось это, когда он лежал под динамиками авторидера.
Он узнал Уинфилда по быстрому, нервному постукиванию трости, которой старик еще пользовался, хотя и ходил с сонарным фонарем.
— Я должен с тобой поговорить, сынок, и немедленно. Извини, что помешал, но это важно, — от волнения голос Уинфилда звучал хрипловато.
— Ладно, Док. А что стряслось? — Теллон спустил ноги на пол и, не слезая с кушетки, отодвинулся подальше от рупора.
— Что стряслось? Черкасский! Ходят слухи, что он вышел из больницы.
— Ну и что? Здесь он меня не тронет.
— В том-то и дело, сынок. Говорят, что он пока еще не может выйти на службу и договорился временно поработать здесь, в Павильоне. Чтобы, как он выразился, «поправить здоровье на боевом посту». Понимаешь, что это значит? Понимаешь, зачем он сюда едет?
Руки Теллона сами потянулись к лицу, пальцы мягко скользнули по изгибам невидящих, пластмассовых глаз.
— Да, Док, — сказал он тихо. — Спасибо. Я знаю, зачем он едет.
Свет — неистовый и монотонный свет.
Боль — неистовая, монотонная боль!
Теллон сорвал с себя электроглаз и некоторое время, сжавшись, сидел, ожидая, пока утихнет мучительная колющая боль. Если бы «шершень» Черкасского не изувечил ему слезные железы, слезы у него текли бы ручьями. Боль долго не утихала, а временами становилась чуть ли не сильней, чем в начале. Это было похоже на отлив, когда море, как бы нехотя, отступает от берега.
— Ну как, Сэм? Не легче? — Голос Хогарта звучал холодно и равнодушно — это означало, что он встревожен.
— Не получается у нас, — Теллон покачал головой. — Что-то мы недоучли с этим преобразователем. Сигналы, которые мы подаем на нерв, в корне отличаются от тех, к которым он привык, и вызывают такую боль, что я даже не могу настроиться.
— Мы взялись за большое дело, сынок, — грустно сказал Уинфилд. — Возможно, даже слишком большое. В наших-то обстоятельствах!
— Да при чем тут это? Мы все делали правильно, но на последнем этапе сплоховали. Единственное, что действительно трудно, — это синтезировать клеточный код. Хотя и тут все вроде шло нормально. Я ведь прямо упивался работой, пока не услышал, что сюда собирается наш друг Черкасский.
