Был месяц июнь. Событие, к которому мы привлекаем внимание терпеливого читателя, встряхнувшее жизнь города, поднявшее муть с самого его дна и попытавшееся расплескать пену достойнейших с поверхности, произошло в июне месяце, а именно в ту его счастливую часть, о которой знают только работники сельского, в прошлом социалистического, хозяйства. Это когда будущий урожай еще только закопан в землю, а закопанный раньше еще не созрел. Какие праздники и застолья устраивались в эту пору! Какие тосты поднимались! Какой бы рай был на земле, если бы эти тосты сбывались хоть на одну сотую часть? Сколько огненной жидкости утекало через миллионы глоток? И насколько огромной была бы труба, если бы кто-то мог объединить все эти глотки в одну? А если бы эта труба еще и запела, как она умеет?!
Об этом, а также еще о чем-то, не выражаемом членораздельными звуками, думал некто Петров (фамилия подлинная), управляя обшарпанным трамваем и мучаясь всем организмом из-за последствий одного из вышеуказанных застолий. Бесконечная длина уходящих вперед и влево рельсов и общая неустроенность и «невезуха» частной жизни делали его лицо похожим на фотографию, которую слегка помяли перед экспонированием, а затем основательно передержали в проявителе.
Отметим, что трамвай вообще, как данность или явление природы, являлся единственной движущейся гордостью, но неединственной бедой города. Рельсы обегали его по овалу за тридцать минут и тринадцать остановок и образовывали три маршрута: первый по часовой стрелке, третий — против часовой стрелки, и второй — между кулинарным техникумом и женской консультацией. Очень часто добавлялся и четвертый маршрут. Он назывался — «В депо». Проезд в общественном транспорте города считался платным, но жители упорно отказывались это понимать. Возможная оплата проезда казалась горожанам такой же нелепой, как оплата, например, за воздух или за солнечный свет. Однако бесплатно горожане ездили по-разному. Треть населения имела всевозможные льготы, еще одна треть их подделывала и имитировала, остальные ездили «зайцами». Кондукторы с печальными лицами ходили по вагонам в светлое время суток и особенно к горожанам не приставали. За исключением редких случаев остервенения, не имеющего связи с процессом купли-продажи проездных билетов и надрыва трамвайных талончиков и объясняемого только внезапным усилением солнечной активности или косвенным влиянием «забугорных» экономических катаклизмов. Поэтому трамвай оплачивался городской администрацией, но оплачивался плохо, как и все, что оплачивается в этой стране местными администрациями, и это легко угадывалось по внешнему виду трамвайных вагонов и количеству тоскливых горожан на остановках. Пассажиры не любили трамвай, как не любят любимого, но загостившегося родственника, и, словно паразиты, ломали и портили его изнутри. В ответ трамваи сладостно мстили, открывая при давках только две двери вместо положенных четырех или выстраиваясь всем подвижным составом на один маршрут, и катаясь по городу веселым паровозиком, не останавливаясь и весело позвякивая ошалевшим горожанам. Когда же трамваи уставали мстить, они просто исчезали на неопределенное время, сожалея, по-видимому, лишь о том, что нельзя смотать рельсы и сложить высоченным штабелем шпалы на центральной городской площади. Кто знает, может быть, именно такой исход стал бы наиболее благоприятным для города, который можно было пересечь за сорок минут в его самом широком месте пешком? К тому же, трамваи каким-то таинственным и необъяснимым образом своими токами резко увеличивали эрозию водопроводных труб. И хотя многие горожане справедливо считали, что трубы уже закапываются ржавыми, и даже что их сначала где-то выкапывают, без трамваев, скорее всего, и тут не обошлось. Не случайно именно вдоль трамвайной линии трудами городских служб создавался окопно-лунный пейзаж, напоминающий ночами в лучах редких фонарей натуру для съемок фильмов-катастроф.
