Ты приходишь ночью и сидишь у моей постели. Я открываю глаза, вздрагиваю, включаю лампу. Никого нет. Бесформенным контуром темнеет на спинке стула костюм. Выключаю свет. Смотрю на силуэт костюма и понимаю, что это ты.
— Привет.
— Привет.
— Почему так поздно?
— Смотрю, как ты спишь.
— Ну и как?
— Во сне ты мне кажешься моложе.
— Я так стар?
— Просто дряхлый старик. Вряд ли еще сумеешь прожить два раза по столько, сколько уже прожил.
— Прожить бы еще один раз.
— Ты все еще сочиняешь свои сказки?
— Нет. Я пишу только то, что не могу удержать в себе. Ты ведь знаешь, я неплохо слышу, но плохо воспроизвожу. Я даже сочинял и пел свои песни только потому, что не мог воспроизвести без фальши чужие.
— Должно быть, это ужасно, фальшивить в собственных произведениях.
— Хочешь послушать?
— Нет. Лучше я посмотрю на тебя.
— И что ты видишь?
— Ты самонадеян и беспомощен одновременно. Где твой конь, оружие и латы? На тебя надвигается вражеская конница.
— Мне говорили, что я умею летать.
— Это ты сам придумал в своих глупых рассказах.
— Разве они глупые?
— Глупые.… Ждешь вдохновения как сладкого обмана и торопливо пересказываешь не понимаемые и едва улавливаемые тобой, проплывающие мимо чужие мысли.
— Я не жду вдохновения. Я стою на берегу океана вдохновения. Я пловец. Стоит зазеваться моим надсмотрщикам, и я ныряю в его волны и плаваю, пока меня снова не выволокут на берег. Если бы я мог, я бы плавал, не выходя на сушу, но мне не дают. Стоит мне отплыть подальше от берега, как оказывается, что я так нужен им всем.
— Кому?
— Тем, кто на берегу.
— А ты не пробовал утонуть?
— Ты считаешь, что я буду им нужен мертвым?
— Когда-нибудь ты понадобишься им мертвым.
— Хорошо…. Я попробую…. После. Как ты думаешь, у меня получится что-нибудь?
— Что-нибудь — да.
— А то, чего я хочу?
— Ты сам знаешь ответ на этот вопрос.
— А я успею?
— Если ты тот, кем ты себя сам считаешь, то успеешь все, независимо от того, проживешь ли ты век или только один день. Это все равно.
— Скажи мне хоть что-то, чтобы мне было легче.
— Почему тебе должно быть легче, чем остальным?
— Мне должно быть тяжелее?
— Уже утро. Прощай.
Утро.
— Папка? Что ты делаешь в моей комнате?
Владимир Иванович дернулся, вздрогнул, вырвал листок из начатого им дневника, скомкал и сунул в карман халата.
— Хотел написать тебе записку, но ты пришла сама. Как на улице?
— Так. Прошла. Подышала.
— Прости… что я так выгляжу.
— Ты всегда так выглядишь.
— Знаешь, хочется перемениться. Тебе не хочется иногда перемениться?
