— О, не обращайте на нас внимания, — папа еле сдерживался. — Мы бы не хотели, если что, лишить вас такой радости.
— Да вы что, это я просто так вам рассказал, — пожал плечами проводник.
— Тогда я бы все-таки попросил вас заткнуться. Здесь дети. Они впечатлительны…
Он не закончил фразу, потому что кабину шатнуло в сторону — и она поползла вверх.
Путешествие продолжилось в полной тишине. Когда дно кабины коснулось земли на вершине Большой стрелы, мои коленки ходили ходуном, а сердце выпрыгивало прямо изо рта.
Пока папа пытался развернуть карту местности, мы стояли на какой-то платформе и стучали ногами.
— Ну, вот мы и на месте! — попытался поднять боевой дух папа. — Это — вершина Большой стрелы. Ребята, подготовьтесь увидеть один из самых красивых пейзажей, которые только можно себе представить.
Да уж, разве что «представить». Туман здесь был еще гуще, чем внизу. Мы еле-еле различали носки своих ботинок. К тому же температурка была около минус 80 градусов: когда Жан А. захотел плюнуть, слюна застыла у него под губой, как прозрачный сталактит.
— Так… Судя по карте, отсюда мы можем увидеть сверкающие на солнце выступы горного склона… А в самом сердце лощины — крохотные домики живописной деревушки…
— Класс! — не выдержал Жан А. — А теперь все в укрытие…
Папа поспешил нас сфотографировать во время этой экспедиции. На фотографии видна только его рука крупным планом, которая тщетно пытается укрыть фотоаппарат от сумасшедшего ветра, а сзади мы вшестером, слипшиеся будто выжившие в авиакатастрофе сиротки.
Это все, что запомнилось мне о поездке на Большую стрелу: фотография и еще маленькая точилка в виде лыжной палки, которую Жан А. стащил в сувенирной лавке — мы укрылись там от ветра в ожидании обратного рейса канатной дороги.
— Хоть какая-то польза от поездки, — потирал ручонки Жан А.
Наутро у всех была температура 39. У всех, кроме папы и мамы, которые бегали из комнаты в комнату, разнося сироп от кашля.
Казалось, что мне в уши засунули вату, а буквы в книжке скачут перед глазами. Я проспал почти целый день.
Когда я проснулся, по моей кровати прыгал Жан А. и дико орал.
— Смотри, — кричал он, тыча мне в нос пустым рукавом пижамы. — Моя рука! Я ее отморозил, и папа отрезал ее маникюрными ножничками.
— Вот и хорошо, не будешь больше ковырять в носу, — буркнул я.
Он свалился на кровать, как будто корчась от боли:
— Я однорукий! Мне прикрутят щипцы для сахара к кровавой культяпке…
— Я слышу, больные пошли на поправку, — неожиданно прервал этот цирк папа. — Уже скачем вовсю, как кузнечики!
