— Ну, ну! — нетерпеливо произнёс Александр Николаевич, как бы подталкивая Сумарокова продолжать начатый разговор.
— Лет десять назад машину разобрали как обветшалую и забыли о ней.
Радищеву это напоминало смелые проекты петербургского механикуса Кулибина — творца ярчайшего фонаря, озаряющего теперь дворцовую площадь и улицы столицы. Быть может, судьба Ползунова была ещё хуже, чем Кулибина, пытавшегося гений свой посвятить расцвету отечества, а не распылять его на мелочи, услаждающие прихоти Екатерины II и её двора.
— Как же так! — с болью произнёс Радищев. — Забыли машину, открывающую в механике новую эру…
— Об этом сказывал бывший тут проездом Иван Черницын, родом из тобольских дворян, — продолжал Сумароков, — ученик Ползунова, пускавший машину после смерти механикуса.
— Какой же он ученик, — с возмущением молвил Радищев, — ежели дозволил уничтожить творение ума своего учителя!
— А что ему до машины, — скептически заметил Пушкин, — женился потом на вдове, вышел в люди и, как говорят, алтайское серебро возит в столицу…
— Скажите, господа, почему русскому уму нет размаха на родной земле? — с обидой спросил Александр Николаевич.
— А куда же прикажете деваться иноземному?
Радищев подошёл вплотную к Пушкину, обхватил его за плечи.
— Против кого стрелы жёлчи направлены?
— Вам ли спрашивать, Радищев?
Разговор о Ползунове оборвался. Александру Николаевичу хотелось услышать ещё какие-нибудь подробности о русском механикусе, а какие — он и сам не знал. Имя Ползунова запало ему в душу, сделалось для него теперь близким и понятным. Он вспомнил бумаги о Семёне Ремезове, показанные ему архивариусом Резановым, и снова подумал о том, как богата русская земля талантливыми людьми. «Дать бы расцвесть их гению в полную меру, каких бы больших дел, полезных отечеству, натворили они».
Молчавший до сих пор флегматик Бахтин прервал его размышления.
— Господа, с вашего разрешения, я прочту стихи.
Панкратий Платонович, ценивший в Бахтине умение отзываться злободневной стихотворной строчкой, поддержал его:
— Читай, Иван Иванович.
Бахтин взглянул на Радищева. Ему очень важно было получить одобрение этого смелого человека, необычного петербургского гостя. По долгу службы ему было известно больше, чем всем присутствующим здесь. Александр Николаевич казался Бахтину необычным человеком, с самоотверженной душой. Он считал, что смелость Радищева достойна похвалы и признания потомков. Ещё в театре Бахтин прочёл, на его волевом лице, кроме пережитого страдания, несломленную волю и решимость. «Таким и должен быть автор, написавший дерзновенную книгу», — подумал Бахтин.
