Александр Николаевич пожал плечами.
— Тот, говорят, ответил, — продолжал Сумароков, — что русские фельдмаршалы не получают такого жалованья. «Ваша великая государыня может делать фельдмаршалов сколько ей угодно, — надменно сказала певица, — а Габриэли одна на свете»… Каково?!
— Это злословят те, кто от неё без ума, — сказала Натали.
За кулисами ударили в гонг. Натали вздрогнула от неожиданности. В партер вошёл франт, и Радищев спросил у Сумарокова, кто этот молодой человек.
— Иван Иванович Бахтин, — ответил Панкратий Платонович, — наш прокурор, сочиняет вирши для «Иртыша».
Молодой франт на этот раз нарочито близко прошёл мимо губернаторской ложи, чтобы почтительно склонить голову в ответ на приветствие Сумарокова и поближе взглянуть на Радищева.
Натали взяла брата под руку. Они откланялись и вышли. Радищев был под впечатлением нового знакомства. Сумарокова понравилась ему. Она была мила. Он поймал себя на мысли, что шелест шёлкового платья, огонёк чёрных, вдумчивых глаз, румянец застенчивости Сумароковой запомнились ему.
Сумароковы больше не заходили, но весь остаток вечера, до окончания комедии и возвращения в гостиницу, Радищев находился под впечатлением знакомства с Натали Сумароковой.
4
С каждым днём Александр Николаевич всё более знакомился с городом, с его обществом. Радищев не мог пожаловаться на пребывание в Тобольске. Иногда ему казалось, что он был равноправным среди тобольцев российским гражданином. У него было много знакомых и с каждым днём становилось всё больше. Частые встречи с ними рассеивали впечатление ссылки. У него оказалось достаточно времени, чтобы не только ближе узнать людей и город, но глубже понять окружающую обстановку, задуматься над ней и осмыслить всё по-новому.
Прибыли нарочные курьеры от иркутского генерал-губернатора Пиля. Обогнавшая Радищева в пути почта доставлялась в обратном направлении — из Иркутска в Тобольск. Это были письма, газеты и книги, присланные ему Воронцовым.
Иркутский наместник также проявлял интерес к Радищеву. Его высокопревосходительство не только учтиво препровождал почту со своими курьерами, но и сам справлялся о здоровье Александра Николаевича и сроках его выезда из Тобольска.
Радищев догадывался, что милости эти и заботы о нём проявлялись лишь потому, что они в первую очередь исходили от самого Воронцова. Не будь последнего, не таков был бы приём у сибирских наместников.
И однако Александр Николаевич не был спокоен: воля его оставалась скованной. В часы досуга он раздумывал о своём житье-бытье. Радищев спрашивал себя: сколь длительна будет такая свобода общения? Все десять лет его ссылки не могли быть такими.
