Они разговорились. Николаю Афанасьевичу очень хотелось узнать всё, что его интересовало по делу сына. Тяжело вздохнув, он спросил:
— Что втемяшилась тебе вольность? Был в чинах, отмечен наградами, службу нёс исправно, граф Воронцов нахвалиться не мог твоей скромностью и честностью поведения, прочил тебе великую будущность…
— Батюшка, старшие мои сыны тоже нуждаются в отеческих наставлениях, хотя забота о них и выпала на долю моих братьев…
— Я о вольности спрашиваю, Александр, — повелительно заметил Николай Афанасьевич, — знать хочу от тебя, так ли нужна она народу, как думал ты?
— Нужна, батюшка, как воздух птице!
— Тебе пристойней было бы говорить о вольности дворянской, она ближе нам… — отец невольно сжал руку сына, — а ты объявился заступником народным. Народ живёт для нас…
— Нет, батюшка, — возразил Радищев, — мы для народа!
Николай Афанасьевич чуть вскипел и разжал свою руку.
— Мудрые знают опасность всяких перемен и живут тихо, дерзкие, подобно тебе, поднимают секиру на священное древо дворянства — самодержавие и наказуются законом…
— За вольность и отечество умереть приятно.
— Ты знай, Александр, — продолжал убеждать его отец, — для твёрдости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не во-время свободу…
— Твёрдость бытия государственного должна покоиться не на порабощении, а на народной вольности, — отвечал сын.
— Не говорил бы об этом, не потерял бы дружбы…
— Надобно ещё больше помышлять и говорить о вольности.
— Ты хотел быть лампадою, которая светит всему миру.
— Я ратовал за свободу народа! — сказал с гордостью Радищев и спокойно продолжал: — Мы, батюшка, говорим на разных языках. Родство крови не означает родства взглядов и убеждений… Я предпочитаю умереть, нежели видеть погибшею вольность отечества. Сие — вечно, а мы в мире — временны.
— Вижу, убеждённый раскольник ты в мнениях политических…
— Да, да, батюшка!
— Не спуста слово твоё молвилось, не спуста появилась твоя дерзновенная книга. Не пойму одно: откуда в твоих жилах бунтарская кровь появилась?
— От народа российского, — ответил Радищев.
Возвратился солдат, и разговор их оборвался.
— Не мне судить, — сказал вставая Николай Афанасьевич. — Дай тебе бог силы и здоровья перенести тяжкий жребий…
Отец, не успокоенный разговором с сыном, вышел из комнаты Радищева.
Перед отъездом с Александром Николаевичем пожелал поговорить Степан, выделенный ему в слуги отцом из крепостных дворовых ещё при женитьбе. Степан был отпущен Радищевым на свободу и жил последние годы вольно. Слуга явился к нему в поддёвке из домотканного сукна, с длинными, подстриженными в скобку волосами. Радищев спросил, чего он хочет.
