— Присядьте, княгиня, — сказал Воронцов.
— Благодарю, граф. Я счастлива, что встретила вас в доме Анны Ивановны. А где же Лиза? — быстро осведомилась Ржевская, окинув прищуренными глазами гостиную.
— Лиза! — позвала дочь Анна Ивановна.
— Иду, маменька, — отозвалась та из соседней комнаты и появилась в дверях.
— Как ты бледна, Лиза, — обнимая короткими и пышными руками подошедшую подругу, проговорила Ржевская, — ты не должна отчаиваться, мы что-нибудь придумаем вместе…
— Она уже придумала, — поспешила сказать Анна Ивановна, — но едва ли решение её осуществимо…
— Маменька, не суди опрометчиво, — попросила дочь и дружески приветствовала:
— Граф Александр Романович, здравствуйте.
Александр Романович крепко пожал её руку.
Дамы сели. Воронцов отошёл к изразцовому камину и облокотился на его карниз, издали наблюдая за ними. Снова зазвенел голос Ржевской.
— Сослать Александра Николаевича в Илимск — всё равно что закопать человека живым в могилу. Стоны его не донесутся сюда. Проклятие, посылаемое произволу, замёрзнет в воздухе Илимска, как замерзают там на лету птицы…
— Не говори так, — попросила Елизавета Васильевна, взяв за руки Ржевскую, — от твоих слов мне становится и страшно и холодно…
— Александр Николаевич, сколь знаю я его, — вставил Воронцов, — не такой человек. В нём достанет сил к противоборству с окружением…
— Вы оптимист, граф, — отпарировала Ржевская. — Вам легко рассуждать так, находясь здесь.
Воронцов выразительно приподнял брови.
— Да, да! — поддержала Ржевскую Елизавета Васильевна и убеждённо заговорила:
— Отрезать от жизни того, кто был полон жажды этой самой жизни… Нет, это ужасно, граф!
— Не спорю, ужасно!
Александр Романович не пытался возражать. Ему нравилась страстность, с какой говорили о Радищеве Елизавета Васильевна и Ржевская. Он хотел бы, чтобы они узнали, что Александра Николаевича в Сибири встретят хорошо, создадут ему необходимые условия. Воронцов знал, что его письма к губернаторам возымеют действие: Радищев найдёт в пути поддержку, а в Иркутске Иван Алферьевич Пиль сделает всё возможное, чтобы облегчить участь несчастного…
А Рубановская продолжала:
— Человека, с глубоким интересом наблюдающего за правдой в жизни, закинуть в непроходимую тайгу — значит умертвить его живым. Как хорошо он мечтал о счастье народа и его свободе… Нет, я должна поехать за ним и привезти к нему детей.
В словах Елизаветы Васильевны граф уловил что-то новое. Он не замечал этого раньше в свояченице Радищева. Она говорила убеждённо и вполне осознанно. В её голосе, как показалось ему, слышалась вера в дело Радищева, за которое он пошёл в ссылку. Когда успела проникнуть в её душу эта вера?
