«Какая ужасная жизнь! — думала Рубановская. — Как должен терзаться человек, обречённый на такое существование!» Она пыталась представить Сибирь, жизнь Александра Николаевича на каторге и спрашивала себя: «Может ли быть у него, заброшенного в край стуж и буранов, спокойными душа и сердце?». И отвечала: «Нет! Он будет мучиться и страдать». Ей становилось страшно за Радищева. У неё рождалось, но пока ещё неясно и неосознанно, смелое решение, что она должна будет помочь Александру Николаевичу, облегчить жизнь в неведомой Сибири. Она, именно она, может и должна будет сделать всё, чтобы скрасить и смягчить суровые и трудные дни его ссылки, сохранить в Радищеве человека и отца. В душе её теплилась светлая надежда, что Александр Николаевич вернётся в Санкт-Петербург и среди своих любимых детей, окружённых её заботой и любовью, проведёт счастливо годы своей старости.
Под утро Рубановская впала в забытьё и ненадолго заснула чутким, тревожным сном. Она сразу же очнулась, когда на рассвете, приоткрыв дверь, Дуняша просунула голову с белыми пушинками в растрёпанных волосах. Елизавета Васильевна приподнялась на локтях и спросила, как спалось Кате с Павлушей.
— Хорошо, тихо спали, — проскользнув в комнату, сказала Дуняша. Она была в длинной ночной, из тонкого холста, рубашке. Девушка, внимательно поглядев на Рубановскую, всплеснула мягкими, короткими руками.
— Батюшки, что с вами, на вас лица нету? — Дуняша тут же подала барышне овальное, с ручкой зеркальце, лежавшее на столике.
— Плохо спала, — призналась Елизавета Васильевна, смотря в зеркальце. Под глазами её обозначились синеватые круги, бледные щёки впали. Кожа на лице словно натянулась, приобрела матово-восковой оттенок.
— Вам нездоровится?
— Нет, Дуняша, я думала…
— С Александром Николаевичем ничего плохого не случится, — угадав мысли Рубановской, уверенно проговорила Дуняша.
Елизавета Васильевна с благодарностью подняла на неё потускневшие глаза; стало легче от того, что сейчас сказала Дуняша. Рубановскую ободрила простота и уверенность её слов. Протянув руки к Дуняше, присевшей на постель, прижала нерасчёсанную голову к своей груди. На минуту тихим счастьем дохнуло на Елизавету Васильевну от сердечной привязанности и душевной простоты Дуняши.
— Дуняша, если бы мне пришлось поехать в далёкий край за Александром Николаевичем, ты не оставила бы меня?
Девушка живо откинула голову. В глазах её показались слёзы. Она молча кивнула и ещё крепче прижалась к Рубановской.
