– Да, Строгов, вы бы определились, а то только забиваете нам баки, – добавил саркастично Квотерблад. – А вы, мисс… Все ли у вас в порядке? Не кружится ли голова? Не знобит?
Ким не ответила, а Строгов продолжил:
– Об открытии заявил Пильман, ему даже дали за это Нобелевскую премию. Кому-то ведь нужно было ее дать – не школьнику же, додумавшемуся до радианта Пильмана. С тех пор прошло больше тридцати лет, а мы как не понимали природу Посещения, так и сейчас далеки от истины. Над артефактами и аномалиями каждой Зоны придется поломать голову и нашим внукам, и правнукам, – Строгов махнул рукой, – ну, потомкам.
Ким неожиданно осенило.
– Скажите, вот вы упомянули внуков и правнуков… Всем известно, что дети сталкеров рождаются либо мертвыми, либо мутантами. Насколько я понимаю, дети сотрудников Института, побывавших в Зоне, также появляются на свет, имея различные, зачастую – несовместимые с жизнью отклонения…
– Вы правы, – сухо ответил Строгов.
– В таком случае о каких потомках вы ведете речь, если вы сами лишаете нашу науку, и особенно – ее направления, связанные с изучением Зоны, преемственности?
– А что я могу поделать… – Строгов сжал кулаки так, что хрустнули суставы; Ким с удовлетворением отметила, что в этом интервью ей удалось нащупать уязвимое место своего собеседника. – Кто-то должен жертвовать чем-то… и во имя чего-то… – невпопад договорил физик.
С минуту ехали молча, лишь скрипел рычаг, когда водитель переключал передачу. Хармонт надвигался неровной, какой-то мглистой стеной, каждый «кирпич» в которой был запущенным зданием старой постройки. Июльское солнце будто избегало светить на город, поэтому его улицы были завешены муаром ночных теней.
– Так, господа и дамы, – подал голос капитан Квотерблад. – Мы почти на месте. Первый КПП.
Памятник королю Георгу Второму окружала стена пожухлой амброзии, голову и плечи государя знатно обсидели голуби. Пьедестал оброс мхом – теперь тоже высохшим, похожим на заскорузлые потеки французской горчицы. Государь возвышался над прямоугольной площадью, по периметру которой раньше стояли скамейки. Ни одна скамья не уцелела, и Лопес курил, сидя на вывороченном из земли куске бетона. Здесь, в сквере, за сгоревшим в восьмидесятых кинотеатром «Империал», редко можно было встретить живую душу днем, а ночью – и подавно. Ночной Хармонт спал беспокойно, то и дело вскрикивая полицейскими сиренами и кашляя сухими пистолетными выстрелами. Со стороны Зоны дул ветер с запахом горелого кремния, деревья шелестели листвой развесистых крон.
