— Да.
— И ты сможешь узнать его по лицу и фигуре?
— Это был рыбак с лагун, по имени Антонио.
Сенатор бросил на браво удивленный взгляд, в котором было и восхищение. Затем он опять зашагал из конца в конец комнаты, а его гость в это время стоял в непринужденной, полной достоинства позе, ожидая, когда сенатор соизволит к нему обратиться. Так прошло несколько минут.
— У тебя проницательный взгляд, Якопо! — сказал патриций, прерывая молчание. — Имел ли ты когда-нибудь дело с этим человеком?
— Нет, никогда.
— И ты можешь поручиться, что это был…
— …молочный брат вашей светлости.
— Меня не интересует твоя осведомленность о его детстве и происхождении, я спрашиваю о теперешнем его положении, — ответил сенатор Градениго, отвернувшись от всевидящего Якопо. — Может быть, кто-либо из высшей знати говорил тебе о нем?
— Нет… мне не дают поручений, касающихся рыбаков.
— Долг может привести нас не только к рыбакам, молодой человек. Тот, кто несет на себе бремя государственных дел, не должен о нем рассуждать. А что ты знаешь об Антонио?
— Его очень уважают рыбаки, он искусен в своем деле и давно познал тайну лагун.
— Ты хочешь сказать, что он обманывает таможенников?
— Нет, я не это хотел сказать. Он с утра до вечера трудится, и ему некогда этим заниматься.
— Знаешь ли ты, Якопо, как суровы наши законы в делах, касающихся казны республики?
— Я знаю, синьор, что приговор Святого Марка никогда не бывает мягким, если затронуты его собственные интересы.
— Я не просил тебя высказывать свое мнение по этому вопросу. Человек этот имеет привычку рассуждать на людях о таких делах, о которых судить могут только патриции.
— Синьор, он стар, а язык развязывается с годами.
— Болтливость не в его характере. Природа наградила его хорошими качествами; если бы его происхождение и воспитание соответствовали его уму, я думаю, сенат с удовольствием выслушал бы его суждения, а теперь — боюсь, что все эти его разговоры могут ему повредить.
— Разумеется, если его слова оскорбительны для ушей Святого Марка.
Сенатор бросил быстрый подозрительный взгляд на браво, словно стараясь понять подлинный смысл его слов, но лицо Якопо оставалось по-прежнему спокойным и непроницаемым, и сенатор продолжал как ни в чем не бывало:
— Если ты находишь, что он оскорбляет республику своими словами, значит, годы не сделали его благоразумнее. Я люблю этого человека, Якопо, и мое к нему пристрастие вполне понятно — ведь мы с ним были вскормлены одной грудью.
