— Ну, вероломное нападение… — сказала она, повторяя не свои слова.
— Разумеется, было и это.
Но — разве только это?
— А что еще?
— Директива номер один.
«Не поддаваться на провокацию и огня не открывать…»
— Нам что-то о ней говорили.
— А вам говорили о том, что подписана эта директива была двадцать первого июня?
— Прямо перед войной??!
— За несколько часов до начала войны.
Понимаешь, вечером людям пришел приказ от Бога, а Сталин был даже больше, чем Богом для советских людей — не открывать огня несмотря ни на что.
А на рассвете фашисты пошли в наступление.
— Н-да, — вздохнула моя невольная ученица и что-то записала на листике бумаги, лежавшем у меня на столе.
— Это может стать первой частью твоего реферата.
Напиши об этом.
— А что, будет еще и вторая?
— Будет, девочка.
— И — что?
— То, что произошло в последние часы войны и — в первые часы мира.
— А разве историки еще не все выяснили?
— До сих пор историки спорят о том, почему Сталин утаил смерть Гитлера.
А ведь Сталину было достоверно известно то, что Гитлер мертв.
Больше того — это было даже почетно — Гитлер перестал существовать под натиском Красной армии.
— И — почему же Сталин не рассказал ничего и никому?
— Я думаю, потому что Сталин предполагал и то, что война еще не закончена.
— Вы имеете в виду войну с Японией?
— Я имею в виду войну с союзниками.
— Как — союзниками?!
— Понимаешь, Сталин хотел захватить Европу, но в Тегеране и Ялте союзники согласились «отдать» ему только ту территорию, которая и так находилась в руках Красной армии.
Даже православную Грецию ему не передали.
И Сталин вполне мог предполагать и рассчитывать на то, что война за Европу может продолжиться.
А вот здесь немецкая армия под командой двойника Гитлера, которого подготовил бы для немцев сам Сталин, должна была ему пригодиться.
Потому-то и нельзя было сообщать никому, и прежде всего немцам, о том, что Гитлер мертв.
— А потом? — спросила она.
— А потом была атомная бомба над Хиросимой, и вопрос о войне с союзниками отпал сам собой.
— Атомная бомба — это было очень страшно для Сталина?
— Это страшно непредставимо.
— Почему?
— Потому что можно представить сто батальонов — простоять на мавзолее целый день, и они пройдут мимо по площади.
А представить себе сто мегатонн — нельзя.
— Интересная история к нам возвращается, дядя Петя, — проговорила Бау, поднимаясь со стула и прогуливаясь передо мной.
— Понимаешь, девочка, для того, чтобы вернуть стране историю, она должна быть написана не только правдиво, но интересно.
