И с этой женщиной нужно было разговаривать по-взрослому.
Уже потом я понял, что передо мной просто была женщина, решившая не проходить мимо свое судьбы.
— Так, — прошептал я, глядя ей в глаза.
— Как? — уточнила она; и я не смог ничего ей ответить, потому что пока не знал — куда заведут меня отношения с этой женщиной.
Но то, что они куда-то заведут, стало мне очевидно.
Хотя и не сразу.
— Я тебе нравлюсь, Петр?
— Да, Энн — ответил я.
— Ты мне тоже.
Тогда расскажи о том, чем я могу тебе не понравиться?
— Не знаю. Но сейчас я думаю о том, как мне продолжить нравиться тебе.
— А тебе не кажется, что есть проблемы посложнее, чем понравиться женщине.
— Не кажется. Хотя не знаю — почему?
— Ты просто — москвич, — улыбнулась Энн; и в ответ я уточняюще вздохнул:
— Подомосквич.
— А вы, москвичи, себя любите, — поддразнила меня Энн, но я ответил вполне серьезно, хотя и улыбаясь:
— Мы — такие же, как вы.
— Вам всего хватает.
— Кому-то из нас не хватает демократии, кому-то — колбасы, а кому-то — суффиксов.
— А суффиксы здесь при чем?
— При том, что бывает демократия и колбаса, а бывает: колбасонька, колбасочка и даже — демократочка.
— Смеетесь над нами — провинциалами? — Энн говорила улыбаясь, и я подхватил:
— Мы, москвичи, иногда изображаем из себя дураков, для того чтобы никто не увидел, что мы бываем идиотами.
Наш разговор состоял из вопросов и ответов, словно не формировавшихся нами, а высыпавшихся из какого-то рога, который можно было считать разновидностью рога изобилия…
…Наверное, я должен был испытывать неловкость перед этой девочкой за то, что жил в часе езды от Кремля, а она — пяти минутах ходьбы от одного из северных краев Евразии.
За то, что я, старый, седой мужчина, состоял при кисточках и красках в столице, а она, прелестная девчонка, должна была проехать несколько тысяч километров для того, чтобы стать при колбасах и консервах.
Хотя моей вины в этом не было, а те, за кем была эта вина, считали, что за эту историю нужно не виниться, а гордиться ей.
Но то, что наследники тех, на ком была вина за историю моей страны, считали меня дураком, позволяло мне считать их подлецами.
Нам, всем россиянам, выпала неудачная судьба жить в империи, к тому же социалистической, а значит, глупой вдвойне.
Это в республиках страна везде, а в империях — в столицах центр, а остальное — провинции. А значит, люди разделяются дополнительно: на жителей центра и провинциалов.
И если остальной мир свое имперство модернизировал до здравого смысла, то социализм законсервировал свое представление о жизни до своего окончания.
