— И ведет он грудью, видите? — продолжал комментировать маэстро. — Не ногами, не руками, а грудью ведет. А внутри — сердце. Si?
Он улыбается нам. Мы слушаем затаив дыхание. Да, сердце.
Хотя в танго я за год поумнела, в других отношениях — вряд ли. Вот почему за обедом я оказываюсь за одним столиком с Карлосом и пускаю через соломину пузыри в свою газировку, пока он терпеливо поправляет мой испанской («ты находишься здесь», а не «ты находится здесь»).
Я мечтала поговорить с ним об одиночестве и желании, но вместо этого молча смотрю на залив Вайтемата, что в переводе с языка маори означает «сияющий». Здесь так хорошо, все переливается на ярком солнце, в жарком небе парят чайки. А моя душа — в Буэнос-Айресе, в темных салонах с потертым плюшем и сигаретным дымом. И Карлос воплощает ту вселенную, о которой я грежу. Психологи окрестили бы мое влечение к нему перенесением: вытесненной эмоцией. Лично я, будучи в хорошем расположении духа, назвала бы это неуместной эмоцией, в противном же случае — старой доброй похотью.
Джентльмен остается джентльменом всегда, а не только во время танды, поэтому ничего такого между нами не происходит. Но пережитого достаточно, чтобы после его отъезда болело в груди, а город вновь опустел.
В идеале танго — гармония между желанием и самоконтролем, встречами и расставаниями, близостью и почтительным расстоянием.
В идеале, но не для меня, у которой желание всегда перевешивает, — собственно, поэтому я так влюбилась в танец. Танго придумали люди, обуреваемые страстями: обездоленные, одичавшие без ласки мигранты и неудачники из портовых трущоб, пытавшиеся телом выразить свою тоску по дому и женщине, чтобы окончательно не сойти с ума. А женщины, с которыми они впоследствии начали танцевать, принадлежали тому же миру тьмы: притонов, фабрик, борделей и улиц. В общем, во все времена танго предназначалось для изголодавшихся людей.
Оказалось, что таких полно в Окленде. Поэтому в нашем буржуазном мире многие рано или поздно, как пчелы, попадаются в эту сладкую ловушку. Настоящие драмы разыгрываются в гавани Виадук, а именно в кафе Limon, которым владеют турки и где раз в неделю собираются члены местного танго-сообщества. В свободное от разглядывания посетителей время владелец заведения, похожий на холеного аллигатора, ест спагетти и читает Достоевского на турецком.
На стене внутри кафе висит огромная картина, на которой двое то ли занимаются сексом, то ли убивают друг друга. Ее автор — ливанский художник, угрюмый сердцеед, время от времени заглядывает в кафе, исполняет несколько томных танцев и уходит восвояси, оставляя на набережной потрясенных официанток, глядящих ему вслед.
