Как ни странно, оно приходит в образе маленького, пузатого, лысого мужчины в сером костюме. Он стоит у бара и посылает мне почтительное кабесео. Торопясь присоединиться к нему, я едва не переворачиваю стол.
(Пауза. Кабесео превращает даже коротышку с животом в величественного героя. Потому что корни обычая нужно искать глубоко в подсознании настоящих мачо, как ныне живущих, так и их предков. Кивок женщине или брошенный в ее сторону пристальный взгляд никогда не станут причиной позора. А вот если бы требовалось подойти к женщине и, упаси бог, спросить напрямую… и она бы отказала? Тогда пришлось бы тут же сделать себе харакири пастушьим ножом, или же товарищи закидали бы вас монетками и освистали: да ты, папаша, — лузер. Лучше всего кивнуть небрежно — даже если высокомерная стерва проигнорирует, никто не будет знать, кроме вас двоих.)
Диджей ставит танду Карлоса Ди Сарли, а это означает двенадцать минут сладкой музыки с привкусом горечи, с идеальной пропорцией бандонеона и скрипки, и в высшей степени танцевальной. Мой тангеро прижимает меня к себе, и мы сливаемся с толпой.
Его выпирающий живот мешает мне видеть собственные ноги. Но оно и к лучшему, потому что, оказывается, согласно этикету, смотреть вниз нельзя, сие оскорбляет партнера, рождая в нем неуверенность. Я парю в ночи, а вокруг, словно в тумане, танцующие пары и огни. Этот человек — плоть от плоти этой земли, в нем не меньше истории, чем в самом этом городе. Я чувствую, как музыка бежит по его венам, и понимаю, что он танцует всю жизнь.
Мы исполняем идеально симметричный стиль милонгеро — лаконичные движения, множество сдержанных хиро, большое количество шагов и близкое объятие — и ни разу не сталкиваемся с другими парами, хотя со всех сторон нас окружают люди. Все так ново и необычно.
К моменту окончания второй танды (в общей сложности семь танцев) я до такой степени взволнована, что почти жду от него предложения руки и сердца. Но он лишь благодарит меня, промокая блестящий лоб несвежим носовым платком, и галантно провожает на место. Мы так и не познакомились. Но после танца с этим сыном бедных итальянских эмигрантов, приехавших в Буэнос-Айрес с огромными надеждами и крохотными чемоданами, я чувствую, что стала другой. Точнее так: я чувствую, что становлюсь собой.
К высоким сводам зала Армянской общины летит радостный хор двух сотен душ. Или, вернее сказать, сотни — потому что у истинной пары одна душа на двоих. И теперь меня инициировали, сделав частью этого мира.
