Глава двадцать девятая. После приговора
9-го февраля 1853-го года состоялся суд, а ровно через месяц и один день (10-го апреля) государь Николай Павлович конфирмировал приговор.
Очень интересно! 1-го февраля тайный советник Политковский умер, а уже 9-го февраля состоялся приговор по его делу. Следственный же розыск уложился буквально в считанные дни на первой неделе февраля месяца.
Всё делалось в спешке невероятной, и торопил как раз сам император.
И вдруг в апреле делается месячный перерыв. Это не только интересно, но ещё и в высшей степени странно. Не правда ли? Зачем вдруг такая спешка, если потом можно целый месяц тянуть?
И тут налицо ещё одна явная странность;, для меня совершенно необъяснимая.
Месяц государь раздумывал, хотя задумчивость никогда не была его подругой, и в результате все арестованные члены комитета о раненых военного министерства были отпущены.
В соответствии с конфирмированным приговором в крепости фактически остался один лишь Павел Николаевич Ушаков, самый достойный и самый прославленный из арестованных.
Понять всего этого я никак не могу. Месяц думать, чтобы потом решить дело таким образом? Устраивать горячку со следствием и процессом, чтобы потом практически всех выпустить?!
Сначала арестовать весь комитет о раненых, устроить скандальную свистопляску со сверхспешными следствием и судом, а потом всех отпустить, всех, кроме одного, самого достойного?
И зачем надо было императору публично обнаруживать непоследовательность собственных поступков?
То, что в каземате оставили генерала от инфантерии Ушакова, этой непоследовательности совсем не снимало.
А дело ведь было не просто скандальное, но и общественно скандальное.
Во-первых Ушаков был известной персоной, живым ещё героем 1812-го года. Кроме того, афера Политковского нежданно выплыла с неожиданной смертью Ивана Гавриловича.
И после того, как наряд полиции вынул покойника из гроба, снял с него камергерский мундир, вывез из Никольского морского собора, после того, как была даже отменена публикация некролога — история эта привлекла к себе повышенное внимание.
Признаюсь: всё в царском решении кажется даже и не противоречивым, а глупым, скоропалительным, необдуманным.
Вдруг всех отпускают по решению Государя? Даже если одного, самого известного, оставляют в каземате, это не снимало скандальности, а только, пожалуй, усиливало её.
