Хельна уже спала. Младенец сучил ручками и ножками в своих пеленках, под умиленным взглядом Гудред. Дети самой старухи погибли в котле моей матушки.
Я остановился.
Гудред подняла на меня глаза и прижала руки ко рту. Если уж они Лады боялись, которая и мухи не обидит, то явление взбешенного меня было и вовсе событием ужасающим.
— Не надо, господин, прошу Вас!
И где только смелости набралась заговорить со мной?
В глазах служанки светилось такое глухое отчаяние, что даже мне стало как-то… ну, не жаль ее, конечно, но ярость осыпалась с меня как песок под дуновением ветра. Я молча развернулся и вышел вон.
Вышел и остановился, не понимая, что теперь скажу Ладе. Что я не виноват и меня отец заставил? Что за чушь! Не ребенок ведь. И было мне больно.
Больно от того, что больше не обнимут меня такие теплые руки. Нет, спать-то я с ней буду, пока не забеременеет. А значит, долго. Темному и ведунье сложно зачать ребенка, уж слишком мы разные. И мне таки придется увидеть слезы бессилия и отвращения на ее прекрасных глазах.
Откуда-то слева раздалось кряхтение. Я перевел туда свой взгляд, уже снова начинающий закипать яростью, но увидел лишь Макара. И в памяти всплыли бесчисленные разы, когда тот врачевал мои раны и ушибы, после папиных внушений. Тьма! Да этот человек меня еще мальчишкой выхаживал! Он знает каждый шрам на моем теле!
И снова ярость улеглась.
— Зачем ты ей сказал? — я усадил дворецкого спиной к стене и быстро прощупал его на предмет повреждений. Несколько переломов, гематома, жить будет.
— Да вам колдунам разве соврешь? — видимо, слуга решил, что я его добью и терять ему нечего.
— Смолчал бы, — тьма в моих руках может не только убивать. Срастить кости я могу не хуже Лады.
— Да как же смолчишь? Княгиня ведь, — Макар почувствовал, что боль уходит, и удивленно поднял на меня глаза.
— Что мне теперь делать? — я настолько растерялся, что впервые в жизни обратился за советом. Да к кому! К слуге!
— Дак, что ж ты тут со мной возишься? Ведь худо же ей стало! Иди к ней.
И я пошел, совершенно не зная, что буду делать.
И уже когда я свернул за поворот, на самом пределе слышимости до меня донеслись тихие слова Макара.
— Храните тебя боги, Дан. Добрый ты, хоть и князь.
Я помотал головой и решил, что мне почудилось.
Лада была в истерике. Я остановился на пороге, едва не падая от бури боли и ужаса, бушующих сейчас в ее душе. Она смотрела на кровать, нашу супружескую постель и рыдала, словно сумасшедшая. И билась в ее голове всего одна мысль.
