— Так вот, ты ошибаешься, если думаешь, что тебе всё простят…
— Видишь? — спрашивает Джези.
— Стивена?
— Плевал я на Стивена. Ты отлично понимаешь кого. Видишь ее?
— Ну вижу — и что?
— Давай поспорим, что сегодня мы с тобой ее трахнем.
— Боже, что ты несешь? Это еще глупее, чем…
— …чем то, что я пишу?
— Чем то, как ты ездишь. Долбаный свидетель Холокоста.
— Ты ни во что не веришь, ни во что. Поэтому всю жизнь будешь хреновым агентишкой. Ни в Бога, ни в черта, ни в секс… даже в меня не веришь. Ни во что… Аванс, который благодаря твоим стараниям я получил за «Китайский бильярд», уж такой грошовый, а я тебе говорю, ей с ним скучно, я это чую, такой грошовый — хуже я в жизни не получал…
— Психология — самая слабая сторона твоих книг, они отказались дать больше, я пробовал торговаться…
— Вранье. Даже и не пытался.
— С ними не сторгуешься. С Джеффом и Джорданом можно делать все, что угодно, только не торговаться.
— Со всеми можно торговаться. Моисей торговался с Богом. Вряд ли это было легче, чем с Джеффом и Джорданом, но он торговался, ибо знал, что прав, что даже Бог может ошибаться. Бог! — а тут какие-то долбаные Джефф и Джордан. Пара идиотов.
— Послушай, Джези, ты написал плохую книжку, которая не расходится. Но и две-три хороших написал. Успокойся.
Бармен подливает им бурбона — любезно, но с превосходством человека, лишенного иллюзий, недаром он каждый день имеет дело с алкоголем.
— И еще тебя прошу: кончай разбивать прокатные автомобили и рассказывать в интервью про свою первую работу в Нью-Йорке, что якобы ты шоферил у чернокожего шефа наркомафии. Это чушь и дешевка.
— Да, чересчур худая, но у нее блядские раскосые глаза. Его звали Абель, и он заставлял меня ездить с бешеной скоростью, чтобы клиентов, с которыми он проворачивал дела, в пот бросало со страху. Это чистая правда, и я тоже люблю смотреть, как тебя прошибает пот, двухсот тысяч долларов выторговать не сумел.
— А Моисей что выторговал?
— Как — что? Бог начал с пятидесяти… мол, он спасет Содом и Гоморру, если найдутся пятьдесят праведников, но потом спустил до десяти. С пятидесяти до десяти, понимаешь?
— А чем кончилось?
— Это уже не Моисеева вина. Сделаем так: я выйду и из автомата позвоню бармену, попрошу, чтоб позвал его к телефону, а ты тем временем подойдешь к ней, скажешь, что я — президент Си-би-эс[22], а ты — мой шофер. Я жду перед кабаком… нет, лучше, что я — эксцентричный миллионер, а она для меня — то, что Бунин говорил всем женщинам: солнечный удар.
