— Стоять! — сказал Егор остальным «экспроприаторам». — Я не шучу. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову! Здесь для вас халява закончилась. Советую вообще убраться из района, пока еще есть возможность избежать тюремных нар.
— Ах ты, курва! — оторопело выговорил бритоголовый. — Да мы же тебя в говно закопаем и навозом сделаем! На поле похороним и капусту посеем!
— Капусту не сеют, а сажают, — равнодушно сказал Крутов и вдруг оказался рядом с вожаком «продотряда», раздалась звонкая пощечина, бритоголовый отлетел в сторону, хватаясь за щеку, осел на подогнувшихся ослабевших ногах.
Все замерли, глядя на эту картину, не веря глазам, но больше всех были поражены мужики, работники фермы, схватившиеся было за вилы и лопаты.
— Больно? — участливо спросил Егор, наклоняясь к самоуверенно-хамоватому лицу бритоголового, на щеке которого рдели отпечатки пальцев. — А могло быть еще больнее. Вам помочь дойти до машины или сами справитесь?
Бритоголовый открыл рот, чтобы выругаться, но встретил светящийся тигриной желтизной взгляд Крутова и прикусил язык. Махнул рукой стоявшим в нерешительности спутникам.
— Поехали. — Садясь в кабину «Газели», он прошипел в сторону оставшегося на месте Егора: — Мы еще встретимся, дядя! Небо с овчинку покажется! Борька тебе этого не простит.
— Передай своему Борьке, что я сам его навещу, — усмехнулся Крутов, мимолетно подумав: не слишком ли много обещаний навестить я даю? Добавил: — И брат ему не поможет.
«Газели» взревели моторами, уехали. Стало тихо.
— Ты даешь, Лукич! — хлопнул себя по ляжкам опомнившийся Константин Яковлевич. — Где таким приемчикам научился?
— В школе, — ответил Егор. — Когда вы повезете мясо в следующий раз?
— В пятницу али в субботу.
— Я подъеду.
Шурин Осипа почесал затылок.
— Оно, конечно, спасибо, Егор Лукич, только эта шишголь[3] вернется, а я тебе за охрану много платить не смогу.
— Ничего не надо, — засмеялся Крутов. — Мне за родную землю обидно, что такую шваль носит.
— Я было ружье приготовил…
— А вот этого делать не надо, Яковлевич. Им ничего не стоит спровоцировать тебя и засудить. Да и вооружены они лучше. Ничего, справимся и так.
Вернувшись к машине, Крутов почистил ботинки, полупальто и поехал обратно к себе в Ковали. Еще не было восьми, на работу в Жуковку ехать было рано, он мог три часа побыть с Елизаветой.
На душе скребли кошки, он понимал, что «экспроприаторы» просто так не отстанут, свое прибыльное грабительское ремесло не бросят, а попытаются пригрозить — ему и фермерам, и надо было готовиться к длительной холодной войне, вполне способной перерасти в горячую. И все же Егор был доволен своим вмешательством в это «мясное» дело. Перед мысленным взором стояло лицо Константина Яковлевича, потомственного крестьянина Жуковского уезда, всю жизнь горбатившегося на чужого дядю, почувствовавшего себя хозяином и вынужденного защищать свою свободу. В глазах шестидесятилетнего мужика теснились радость и сомнение, и Крутов пообещал самому себе, что постарается эти сомнения развеять.
