Лаврецкий вскоре придет к мысли, не без влияния просьб Лизы о необходимости примирения и прощения, а также и идей Михалевича, что самое главное дело теперь в России – «пахать землю… и стараться как можно лучше её пахать». В конце романа автор покажет героя претворившим в жизнь свои убеждения. Читатель встретится с Лаврецким через восемь лет. За это время «совершился, наконец, перелом в его жизни, тот перелом, которого многие не испытывают, но без которого невозможно остаться порядочным человеком до конца; он действительно перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях». Герой выбирает путь долга, и этот путь приводит его к своеобразному счастью, не личному эгоистическому счастью, которое, по убеждению писателя, всегда «основано на несчастье другого», а счастью в его глубоком гуманистическом и христианском понимании. Лаврецкий в конце романа предстает покойным и «довольным»: он «трудился не для одного себя; <…> упрочил жизнь и быт своих крестьян», он внутренне свободен и потому счастлив. Да, личное счастье не далось, ускользнуло из рук, но обрелось другое, едва ли не более значимое и полное.
Размышления героя в эпилоге о своей «бесполезной жизни» и «одинокой старости», краткая встреча с Лизой в монастыре акцентируют трагическую личную тему. Но личная трагедия преодолевается донкихотской идеей радостного жертвенного служения. Не случайно в финале романа подчеркиваются мотивы радости, счастья, молодости – дом Калитиных оказывается не разорён, в нем появились молодые обитатели. И Лаврецкий в своём прощальном монологе благословляет эти молодые силы.
Однако для счастливого будущего России необходим был и путь покаяния Лизы. В её решении нет стремительности отчаявшегося человека, а ощутима осознанность выбора. Она, в отличие от многих героинь тургеневских повестей, не замыкается в себе, не кончает жизнь самоубийством. Её уход в монастырь связан с мыслью о ближних, о грехах, которые нужно отмолить. Ведь с бездной в душе идти в новую жизнь нельзя; покаяние и прощение – это единственный путь спасения. «Религия, прогресс, человечность» – гениальная формула Михалевича вспоминается здесь вновь.
Таким образом, во втором своем романе Тургенев вновь изобразил героя внутренне перерождающегося, сумевшего открыть в себе добрые и светлые силы, обращённые к людям. О «преображении» и «перерождении» такого рода Тургенев размышлял в одном из своих писем: «Я чувствую себя как бы давно умершим, как бы принадлежащим к давно минувшему, существом – но существом, сохранившим живую любовь к Добру и Красоте. Только в этой любви уже нет ничего личного… Возможность пережить в самом себе смерть самого себя – есть, быть может, одно из самых несомненных доказательств бессмертия души. Вот – я умер – и всё-таки жив – и даже, быть может, лучше стал и чище. Чего же ещё?». Мысль о долге как счастливом и радостном служении ближнему будет увлекать Тургенева и в его последующих романах.
