— Мы переехали в сентябре, как раз к началу учебного года. Поначалу хлопот было хоть отбавляй, но потом разобрались.
— Вот увидите, дом у нас хороший, жильцы в основном народ приятный, да и район спокойный.
Жозефина поморщилась.
— Вы так не считаете?
— Нет-нет, конечно, — поспешно ответила она, — но, по-моему, вечером аллеи плохо освещены.
Она вдруг почувствовала, что у нее взмокли виски и задрожали ноги.
— Это мелочи. Район красивый, мирный, здесь не бродят банды противных юнцов и никто не уродует стены проклятыми граффити. Мне так нравится светлый камень парижских зданий, терпеть не могу, когда его портят.
В его голосе зазвенел гнев.
— И потом, здесь деревья, цветы, лужайки, по утрам поют птицы, иногда видишь удирающую белку. Для детей важно соприкасаться с природой. Ты любишь животных? — спросил он у Зоэ.
Та стояла, уставившись себе под ноги. Наверное, помнила, что говорил ей Поль о соседе по подвалу, и из солидарности с новым другом держалась отчужденно.
— Ты что, язык проглотила? — спросил мужчина, наклонившись к ней с широкой улыбкой.
Зоэ замотала головой.
— Она стеснительная, — извинилась за нее Жозефина.
— Я не стеснительная, — возразила Зоэ. — Я сдержанная.
— О! — воскликнул он. — У вашей девочки большой словарный запас, и она чувствует оттенки речи.
— Ничего удивительного, я в третьем классе.
— И мой сын Гаэтан тоже… А в какой ты школе?
— На улице Помп.
— И мои дети тоже.
— Вам нравится школа? — спросила Жозефина, опасаясь, что неразговорчивость Зоэ может в конце концов показаться невежливой.
— Есть отличные учителя, а есть совершенно беспомощные. И их пробелы приходится восполнять родителям. Я хожу на все родительские собрания. Мы там наверняка увидимся.
Лифт остановился на пятом этаже, и он вышел, бережно неся свою сумку на вытянутых руках. Обернулся, поклонился с широкой улыбкой.
— Ты видела? — сказала Зоэ. — У него в сумке что-то шевелилось!
— Ну что ты! Наверное, нес окорок или ногу ягненка из морозилки в подвале. Он явно охотник. Помнишь, как он говорил о природе?
Но убедить Зоэ было не так легко.
— Я тебе говорю, оно двигалось!
— Зоэ, хватит все время выдумывать!
— А мне нравится выдумывать. Так жить веселее. Вот вырасту, буду писателем, напишу «Отверженных»…
Они наскоро поужинали. Жозефине удалось скрыть царапины на правой руке. Доедая творожок, Зоэ уже зевала во весь рот.
— Ты спать хочешь, малыш. Беги скорей, ложись.
Зоэ, спотыкаясь, поплелась в свою комнату. Когда Жозефина пришла поцеловать ее на ночь, она уже почти спала. Рядом на подушке лежал плюшевый мишка, изрядно потрепанный многочисленными стирками. Зоэ всегда спала с ним. Бывало, в приступе пылкой любви она спрашивала у матери: «Мам, правда Нестор красивый? Гортензия говорит, что он страшней атомной войны». Жозефине трудно было не согласиться с Гортензией, но она героически лгала, искренне пытаясь найти хоть каплю красоты в бесформенном, линялом, одноглазом куске плюша. Вообще-то в ее возрасте пора обходиться без него, подумала Жозефина, а то никогда не повзрослеет… Каштановые локоны дочери разметались по белой подушке, а обмякшая рука сонно гладила мизинцем то, что раньше было лапой Нестора, а теперь напоминало большую вялую смокву. Ну чисто мужское яичко, заявляла Гортензия под негодующие вопли Зоэ. «Мама, мама, она говорит, что у Нестора яички вместо лап!»
