Я по-прежнему сидел, а Арчи Стенберри стоял. Он нерешительно направился к телефону, потом повернулся и сел.
– Я не могу понять причины вашей грубости, – сказал он.
– Прежде всего, хотя вы и очень аккуратный и педантичный человек, вы кое-что упустили. Вы любимый племянник богатого дядюшки, которому принадлежит эта квартира. Следовательно, у вас должна быть приличная служанка. И действительно, ваша спальня сверкает чистотой.
– Какое это имеет отношение к делу?
– Это слабое место в вашей обороне.
– Что вы хотите этим сказать?
Я вложил в свои слова всю убедительность, на какую был способен:
– Горничная сможет рассказать мне, какая фотография снята со стены, – вот тут-то вы и совершили ошибку. Вам не надо было снимать фотографию вместе с рамкой. Надо было просто вытащить ее из рамки, вставить какую-нибудь другую и повесить обратно. А так на обоях видно пятно другого оттенка. Ну и, конечно, в стене осталась дырочка от гвоздя, на котором висела фотография.
Он посмотрел на меня так, будто я ударил его кулаком в живот.
– Теперь идите и звоните в полицию. Когда приедет Фрэнк Селлерс, мы пригласим сюда вашу горничную, покажем ей фото Билли Прю и спросим, та ли это фотография, которая висела над вашей кроватью.
Его плечи опустились, как будто из легких выпустили весь воздух.
– Чего… чего вы от меня хотите?
– Естественно, правды.
– Лэм, я расскажу вам что-то, чего никогда никому не говорил, то, в чем я не признался бы ни единой душе. Время от времени я заходил во «Встречи у Римли». Это было совершенно естественно.
– Собирали материал для вашего романа?
– Не говорите глупостей. Просто мне надо было расслабиться. Когда человек занимается умственным трудом, ему необходимо время от времени развлечься.
– И вы завели интрижку с Билли Прю?
– Дайте же мне кончить.
– Продолжайте.
– Билли Прю как-то продала мне сигареты. Когда я ее увидел, то решил, что она одна из самых красивых девушек в мире.
– И вы стали за ней ухаживать?
– Естественно. Но из этого абсолютно ничего не вышло.
– Что же было потом?
– Потом я всерьез ею увлекся, и боюсь, что мой дядя… в общем, боюсь, что дядя не одобрял моего поведения. Ему не нравилось, что я «потерял голову», как он выражался.
– Что же он сделал?
– Я не знаю, мистер Лэм. Клянусь честью, я этого не знаю.
– Но что вы сами предполагаете?
– Я даже не задумывался над этим.
– Может быть, я могу за вас подумать? – сказал я.
Он посмотрел на меня опухшими, красными глазами – в них было выражение раненого оленя, не понимающего, почему в него стреляли.
